Бухенвальд, один из символов преступлений немецких нацистов, находился рядом с Веймаром, одним из символов немецкой культуры.

Что было раньше — яйцо или курица? А для темы этой статьи: была прекрасная своей культурой нация (русская, немецкая), а потом, откуда ни возьмись, налетели злодеи (коммунисты, нацисты) — и в стране воцарилось варварство. Или наоборот: нация была предрасположена к восприятию и распространению варварских идей?

Немецкий историк Фолькер Мауэрсбергер [Volker Mauersberger (нем.)], судя по его работам — социал-демократ, утверждает в своей книге «Гитлер в Веймаре» [«Hitler in Weimar». Der Fall einer deutschen Kulturstadt.] (в этом названии — обыгрывание названия книги Томаса Манна «Лотта в Веймаре»), что идеи национал-социализма не были привнесены в немецкое общество Гитлером и его шайкой, а существовали в нём до прихода нацистов к власти. Гитлер явился на уже подготовленную почву.

То же самое можно сказать и о приходе к власти в России коммунистов: для них почва готовилась российским обществом в течение чуть ли не всего XIX и начала ХХ века…

Когда то в Веймаре, духовной столице Германии, в городе Иоганна Фольфганга фон Гёте и Фридриха Шиллера, Кристофа Виланда и Иоганна Гердера, Фридриха Ницше, Иоганна Себастьяна Баха и Ференца Листа, приехавший туда русский путешественник Николай Карамзин, вопрошал: «Здесь ли Гёте? Здесь ли Виланд?»… В ХХ же веке в нескольких километрах от Веймара почти десять лет находился один их самых страшных немецких концлагерей — Бухенвальд. Через день после изгнания из Бухенвальда нацистов и освобождения из него ещё не уничтоженных заключённых американский генерал Джорж Патон устроил для веймарцев «экскурсию» в лагерь: 16 апреля 1945 года тысячи веймарцев под охраной американских солдат отправились на прогулку в Бухенвальд. Уже началась весна, женщины шли в нарядных платьях и весело переговаривались, мужчины обсуждали свои проблемы…

И всё изменилось, когда им открылись горы трупов и люди, похожие на трупы….

Женщины попадали в обморок, мужчины сняли шляпы перед страданиями заключённых. «Экскурсанты», казалось, были потрясены, увидев нечто совсем для них неожиданное.

Всё это было лицемерием: жители Веймара не только и раньше знали о существовании лагеря, но и принимали самое активное участие в создании политической и идеологической системы, сделавшей его возможным.

Но их приучили молчать.

Отец историка Мауэрсбергера в возрасте 25 лет пошёл добровольно на службу в части СС, охранявшие лагерь. Но ни в то время, ни позже ничего о лагере ни жене, ни сыну не рассказывал. Теперь о лагере и о веймарцах, своих соседях, рассказывает в своей книге его сын, явно считавший, что сын за отца всё же ответчик.

Три десятка веймарских фирм доставляли в Бухенвальд всё необходимое для охраны. Пекари везли хлеб, мясники — мясо, почтальоны доставляли письма и посылки. В самом Веймаре работали на чёрных работах заключённые в своих полосатых робах. В Бухенвальд можно было позвонить по телефону. Для развлечения охранников в Бухенвальд приезжали народные оркестры и хоры, состоявшие в большинстве своём из жителей Веймара.... Но никто ничего не знал!

Парадокс состоял в том, что именно Веймар после либеральной революции 1918 года стал поначалу центром новой республики, названной веймарской.

Это была роковая ошибка либералов — сделать Веймар местом созыва Национального собрания, принявшего конституцию, которая и получила название — Веймарская. Конечно, их можно понять: идеи свободы и гуманизма разрабатывались именно в Веймаре. Но ведь когда это было!

А с начала ХХ века Веймар стал муравейником шовинизма, чёрной реакции (хотя в этом городе были ещё и Национальный театр и Высшая школа искусств). Либералы Фридрих Эберт и Филипп Шейдеманн этого не распознали. Конечно, они знали о настроениях какой то части веймарской культурной элиты, однако полагали, что национализм, антисемитизм в этом городе немецкой культуры большого веса не имеют. Они забыли мудрую немецкую поговорку: «achte auf den Anfang» [в вольном переводе: не упусти начала].

В Веймаре и во всей Германии сразу же после революции 1918 года возникли тенденции, которые с неизбежностью вели к возникновению в стране тоталитарного шовинистического режима.

Любопытно проследить путь Веймара от центра немецкой культуры и созданной в нём в 1918 году демократической республики до любимого города фюрера.

Наиболее уважаемые граждане Веймара уже в 1919 году начали отстаивать «дух Веймара», как они его понимали. Они создали Новое веймарское литературное общество, в которое вошли и бургомистр, и директор банка, и адвокаты, и директор гимназии. Они то и определили то, что назвали «духом Веймара»: сохранение священных старых традиций. Из Веймарского музея были изъяты рисунки Огюста Родена и другие произведения, которые Гитлер позже отнесёт к «дегенеративному искусству». Когда фюрер в первый раз после отсидки в крепости Ландсберг посетил Веймарский музей, он не мог скрыть свого удовлетворения: борьба с вредным искусством уже началась. Из Веймара был изгнан великий архитектор новатор Вальтер Гроппиус, директор института искусств, создатель всемирно известной архитектурной школы «Баухауз». Веймарские буржуа не хотели ничего знать о новых направлениях в искусстве. Всюду им мерещился «большевизм». Когда министром внутренних дел Тюрингии, земли, где находился Веймар, стал член НДСАП, расист Вильгельм Фрик, он потребовал, чтобы были составлены списки художников и писателей неарийского происхождения на предмет их изгнании из Веймара. Среди таковых оказался и русский художник Василий Кандинский. И это происходило до установления в Германии власти национал-социалистов!

Самым ругательным в политическом лексиконе веймарцев, как это ни парадоксально, стало после 1918 года выражение «Веймарская республика», которую презрительно называли «системой», а наиболее почитаемыми стали слова «чистота расы», «нация», «отечество». Город поэтов сразу же после революции 1918 года стал местом сборища «патриотов», всяких группировок и партий националистического толка.

Веймарцы не желали признать поражения Германии — они жаждали реванша. «Веймарер цайтунг» писала: «Придёт время — и мы его дождёмся — когда Германия снова станет могучей, руководимой великими вождями». Скромный в одежде и в поведении президент Веймарской республики Эберт считался в аристократических кругах Веймара «парвеню», выскочкой, вызывал у веймарцев только презрение: они мечтали о втором Отто фон Бисмарке. В Веймаре ликовали, когда в 1922 году был убит министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау, подписавший от имени Германии Версальский договор.

Мечты веймарцев о возврате к монархии выражались в то время в национализме, в поисках «сильной руки». Граница между монархистами и прогрессистами проходила через отношение к республике. Опасаясь возврата к монархии, несколько политических деятелей и деятелей культуры обратились к немцам с воззванием в защиту республики. Среди подписавшихся были учёный Альберт Эйнштейн, художник Макс Либерман, политик Теодор Хойс (в будущем первый президент ФРГ) и другие. Воззвание осталось гласом вопиющего в пустыне. Уже при открытии первого заседания Веймарского парламента многие присутствовавшие подняли вместо красно-чёрно-золотого флага республики — белое знамя монархии. В оправдание монархистов можно сказать, что над Германией лежала тень русской революции, создавшей не республику, а «страну советов». Что же такое советская власть, немцы уже знали на своём опыте (Баварская советская республика).

Некоторые немецкие учёные социал-демократической ориентации выводят немецкий национал-социализм из консервативного монархизма. Для них нацизм — это правое по тем временам направление. В доказательство приводится факт массовой поддержки Гитлера консервативными кругами Веймарской буржуазии. Но не следует всё же упускать из вида и левые, социалистические компоненты национал-социализма.

Веймарский монархизм стал перерастать в веймарский нацизм. В 1928 году гауляйтер [с 1927 года руководитель НДСАП в Тюрингии] Фриц Заукель [приговоренный в 1946 году за военные преступления и преступления против человечности к смертной казни решением Нюрнбергского трибунала] констатировал: «В Веймаре мы имеем право считать нашими союзниками и сторонниками представителей высшего общества». За два года, от марша генерала Эриха Людендорфа в 1924 году до II-го съезда НСДАП в июле 1926 года Веймар становится центром национал-социалистического движения наряду с Байройтом, Кобургом, Мюнхеном и Нюрнбергом.

На протяжении 20 лет в Веймаре дважды происходили торжественные марши нацистов. Первый возглавлял Людендорф (крестный отец нацистов), второй — сам Гитлер. На главной площади города Людендорфа вышли встречать самые шовинистические организации: «Германский союз борцов и солдат», «Стальной шлем», «Союз фронтовиков», над городом реяли бело-чёрные знамёна. Именно в Веймаре был впервые нарушен запрет, наложенный на национал-социалистическую партию после «пивного путча».

Уже 20 апреля 1925 года в день рождения Гитлера в гостинице «Гогенцоллерн» собралась вся партийная верхушка, чтобы выработать программу национал-социализма. Здесь были Альфред Розенберг, Грегор Штрассер, Готфрид Федер. По городу разносились крики «Да здравствует победа! [нем. Sieg heil!]», нацисты кричали: «Да, нет у нас кайзера, но скоро мы получим другого, народного!» Они маршировали по улицам Веймара, неся знамёна со свастикой. Такие же знамёна были развешены на балконах городских домов.

Длилось это три дня. Никто не протестовал, когда нацисты произносили речи, в которых называли своими предшественниками Гёте и Шиллера. Ни тогда, когда звучали антисемитские речи. Людендорф обвинил евреев в поражении Германии. С балкона Национального собрания один из нацистских идеологов Адольф Бартельс прямо заявил: «Через решение еврейского вопроса мы разрешим все проблемы в Германии!». А как же интеллигенция? История веймарской интеллигенции — это история позорной сдачи и поражения. Практически все образованные жители Веймара: и учителя, и врачи, работники банков и художники, литературоведы, специалисты по Гёте и Шиллеру — приветствовали Гитлера. Непостижимым образом они умудрились одновременно восхищаться Гитлером и Шиллером (как в СССР — Лениным и Пушкиным, Сталиным и Толстым!). Уже упомянутый Адольф Бартельс, известный литературовед, отдал много труда разысканию еврейских корней у немецких писателей. В свой список он даже включил чистокровных немцев Томаса и Генриха Манна, Германа Гессе: Бартельс называл евреями просто тех, кто не был антисемитом. Он так и говорил: «Кто в наше время не антисемит, тот плохой немец». Так что естественно, что приехав в первый раз в Веймар, Гитлер нанёс свой первый визит Бартельсу, объявив его первым мыслителем новой Германии. После этого одна из тюрингских газет объявила, что благодаря Бартельсу Веймар стал бастионом антисемитизма.

Но и так называемые массы веймарцев были весьма склонны к национал-социализму: почти на всех выборах как в земельный парламент и в городской совет, так и в Национальное собрание веймарцы отдавали немало голосов национал-социалистической партии. А выборы в Веймарской республике были совершенно свободными и честными. Уже в феврале 1924 года, задолго до прихода нацистов к власти, веймарцы отдали им на земельных выборах 18,6% голосов. В конце 20 годов в земельном парламента Тюрингии было уже столько нацистов, что им удалось добиться и парламентской неприкосновенности и права на бесплатный проезд на всех видах транспорта (чтобы разъезжать по стране и агитировать за свою партию). И — опять таки до прихода Гитлера к власти — голосами веймарцев в правительство Тюрингии вошёл обскурант, нацист Фрик. Он стал ни больше, ни меньше как министром внутренних дел. На выборах в Рейхстаг в июле1932 года от Веймара было избрано 44% нацистов.

И вот эти люди, приведённые на место преступления, говорили: «Не знаем, не виноваты».

В восьми километрах от Веймара был холм Эттерсберг. По нему очень любили гулять Гёте и его именитые гости. На этом то холме и предложил гауляйтер Фрик построить концлагерь, куда должны были отправлять глухонемых, всяких других инвалидов и вообще врагов немецкого народа.

Однако никак нельзя было оставлять этому лагерю название, напоминающее о великом веймарце Гёте. И назвали холм Эттерсберг Бухенвальдом (буковым лесом) — дух Веймара не должен был быть оскорблён.