Вот уже много времени минуло с тех пор, как российский президент, отчаявшись найти законные средства борьбы с фашизмом в управляемой им стране, поручил высоколобым академикам, наконец, выработать корректную дефиницию этого понятия, дабы облегчить судам принятие решений (пропаганда фашизма Конституцией России запрещена) — а результатов нет, как нет.

Думается, что и без помощи академических мудрецов всякий человек, живший в стране победившего фашизма или в стране, временно им оккупированной, мгновенно поймёт, с чем имеет дело: фашизм, вроде порнографии: почти все её сразу узнают, хотя об определении её идут бесконечные юридические споры. Но, согласимся: борьбу с порнографией можно вести бесконечно долго без катастрофического урона для человечества. Фашисты же могут захватить ту же Россию, не дожидаясь, пока академики выдадут на гора результаты своих бдений. И тогда уж они сами определят, куда девать не угодивших им мудрецов.

Но если российскому президенту и российскому обществу так уж необходимо получить описании феномена «Фашизм», можно было рекомендовать им обратиться к западным источникам, хотя бы к недавно вышедшей в Германии книге немецко-американского политолога Уолтера Лакёра, всемирно признанного знатока фашизма как теории и политической практики. Книга называется «Фашизм. Вчера. Сегодня. Завтра». [Walter Laqueur «Faschismus – Gestern, Heute, Morgen». Verlag «Propyläen», Berlin, 1996]. По крайней мере, одна книга этого политолога — «Чёрная сотня. Происхождение русского фашизма» — на русский язык уже переведена. Так вот, этот весьма компетентный исследователь отказывается давать определение понятия фашизм, не без основания полагая, что корректного описания этого феномена достаточно, чтобы вести с ним беспощадную борьбу, если серьёзно понимаешь, сколь он опасен для человечества.

В сущности, и сами фашисты не так уж много внимания уделяли всяким теориям: некоторые направления в фашизме имели (и сегодня имеют) какие-то идеологические тексты, однако увлекают за собой тёмные массы не теориями, а крикливой демагогической пропагандой. Таким был германский национал-социализм. И Адольф Гитлер, и Йозеф Геббельс не без доли презрения относились к «Мифу ХХ века» Альфреда Розенберга — этой основной, наряду с «Моя борьба (Mein Kampf)», «философской» библии немецкого фашизма. В нацистской Германии, в отличие от сталинского коммунизма, никакого массового изучения произведений классиков в учебных заведениях и на предприятиях не практиковалось. Об этом свидетельствуют Франк Грубе и Герхард Рихтер, авторы другой книги о нацизме, вышедшей тоже в Германии. — «Будни Третьего рейха. Так жили немцы в 1933-1945 годы» (изд. Гофман и Кампе) [Frank Grube, Gerhard Richter. «Alltag im Dritten Reich - So lebten die Deutschen 1933-1945.» Hoffmann und Campe, 1982]. Достаточно было следовать за фюрером, чтобы считаться истинным национал-социалистом. А уж откуда сам фюрер черпал свои лозунги, у кого он заимствовал свои методы мобилизации и оболванивания масс, он не стеснялся признавать. Как-то Гитлер заявил: — «Я учился методам мобилизации масс у марксистов, но не у кабинетных марксов, а у большевистских политкомиссаров».

Что касается другого варианта фашизма — коммунизма советского образца — то, как известно, его руководители, вроде бы придавали огромное значение «единственно правильной научной теории социализма» и принуждали всех советских людей, в том числе и не являвшихся членами их партии, изучать марксистско-ленинскую теорию, однако точно так же, как и их немецкие собратья, в своей практике не обязательно исходили из каких-то там теорий. Надо заметить всё же, что политика нацистов в большей степени выражала идеи, изложенные в книгах Гитлера и Розенберга, чем политика коммунистов — с теориями их учителей. Поэтому то исследователям фашизма легче разбираться в его сущности, обратившись к той же «Моей борьбе», чем, скажем, исследователям советской системы — к «Вопросам ленинизма» [] Иосифа Сталина. Коммунисты умели скрывать свои истинные намерения несопоставимо искуснее, чем нацисты — искренние до идиотизма.

Можно различить четыре родственных проявления фашизма. Как таковой, фашизм возник в Италии в начале 20 годов. Именно режим Бенито Муссолини опирался на основы того, что было названо фашизмом. Однако к этим основам национал-социализм Гитлера, коммунизм Ленина и Сталина, клерикальный фашизм (варианты фашизма), прибавили черты, которые лишь в зародыше можно было разглядеть в итальянском фашизме и которые при Муссолини проявились весьма слабо.

Лакёр называет доминантные атрибуты фашизма:

• наличие слившейся с государством массовой партии, осуществляющей свою власть с помощью армии и тайной полиции;
• запрет на деятельность всех других партий;
• фактически неограниченную власть вождя;
• существование псевдо-религиозного учения, не подлежащего никакой критике.

Эти свойства являются фашистским минимумом, наличие которого вполне достаточно для распознания этого явления — фашизма.

Но есть и другие черты фашизма, которые несколько расширяют этот минимум, например, непропорционально большое число маргинальных личностей, преобладание плебса в руководстве фашистских партий самого разного типа. В книге «Будни третьего рейха» описываются пьянки в фашистских верхах, пошлость бытовой речи вождей, их любовь к похабщине. Они, как замечают наблюдатели, «лучше чувствовали себя в пивных, чем в концертных залах». О подобных же свойствах и привычках советских вождей мы знаем из мемуаров некоторых свидетелей, хотя бы Никиты Хрущёва. Среди нацистских руководителей всех уровней было ничтожное число людей с университетским образованием (как и среди большевистских — первого призыва).

Может быть, отсюда и склонность фашистов к мифам и ко всякого рода оккультным учениям, на что обратили внимание американский учёный Николас Гудрик-Кларк в книге «Оккультные корни фашизма» . В любом фашизме, в той или иной степени, господствуют мифы крови, почвы, нации. На этих мифах основаны и «труды» русских фашистов: пропагандиста Александра Дугина, академика Игоря Шафаревича, воеводы Национал-патриотического фронта «Память» Дмитрия Васильева и многих других. Фашизм не мыслим без признания приоритета надперсональных структур (партии, нации, государства) над правами и свободами личности.

Все виды фашизма некоторые исследователи этого феномена определяют как варианты «реакционного модернизма». Фашизм стремится использовать достижения современного естествознания и техники в своих целях, одновременно отвергая создающую их западную цивилизацию. Возникает сомнение, что возможно долговременное существование режимов, соединяющих в себе современную науку со средневековым обскурантизмом. Иосиф Сталин представляется своего рода «Чингисханом с атомной бомбой».

Фашизм, национал-социализм и большевизм — это не близнецы, но сводные братья, дети одной матери, имеющие разных отцов. Отсюда их схожие и отличительные свойства.

Итальянскому фашизм был присущ только «фашистский минимум»: наличие массовой партии, которой подчинён весь государственный аппарат, запрет на деятельность всяческих других партий, во главе страны — вождь дуче, обладающий неограниченной властью (другое дело — как Муссолини ею пользовался), существование псевдо-религиозного учения о единстве нации, уверенность в обладании ключом, с помощью которого можно решить все проблемы, приоритет массы над личностью. На сём кончается родство итальянского фашизма со всеми его вариантами.

В Италии была независимая от партии юстиция, в то время как в нацистской Германии и в Советском Союзе не суды, а партийные инстанции решали судьбу обвиняемого во враждебной деятельности. Ни о каких массовых концлагерях в Италии не могло быть и речи. Была почти полная свобода искусства: из фашистской Италии не эмигрировал почти ни один деятель культуры. Крупнейшие художники послефашистской Италии начинали свою деятельность при власти Муссолини: писатели Альберто Моравиа, Элио Витторини и Васко Пратолини, художник Ренато Гуттузо, кинорежиссеры Витторио де Сика и Роберто Росселини, актриса Анна Маньяни и другие. Над ними не было никаких идеологических контролёров. Один из известнейших итальянских философских журналов издавался противником философии фашизма. Ни в фашистской Италии, ни даже в нацистской Германии не казнили и не отправляли в лагеря интеллектуалов только за их убеждения (судьба немецккого пацифиста и антифашиста Карла фон Осецкого в нацистской Германии — одно из исключений).

Гораздо больше сходства наблюдается не между итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом, а между этим последним и советским национал-большевизмом. Итальянские фашисты более бережно относились к человеку, служившему национальной, коллективистской идее. А уж о цене человеческой жизни в Советском Союзе и говорить не приходится. Муссолини просто не могло прийти в голову сажать в тюрьмы людей, которые до его прихода к власти не разделяли фашистских убеждений. Гитлер же пересажал коммунистов, социал-демократов, сторонников других партий, которые до его победы претендовали на места в законодательной власти, и даже приказал убить фрондёров из своей собственной партии (дело руководителя штурмовых отрядов Эрнста Рёма). Так же и в сталинские тюрьмы и в лагеря были заточены эсеры, меньшевики, кадеты как враги советской власти, против которой они не могли бороться до 1917 года, поскольку она тогда не существовала. Сталин перебил даже победителей в той революции, которая привела его к власти.

Нацисты и советские коммунисты запрещали целые направления в искусстве и в науке. Гитлер выдумал «еврейскую физику», как Сталин — буржуазную кибернетику. Забавно, что оба эти режима запрещали одни и те же явления искусства, обзывая их «вражескими вылазками» против соответствующего народа: авангард запрещался в Германии, как «большевистское» искусство, чуждое арийцам, а в Советском Союзе — как «империалистическое», враждебное советскому человеку. И всё же Гитлер и Геббельс не поучали Герберта фон Караяна и Вильгельма Фуртвенглера дирижировать, как член Политбюро ЦК КПСС Андрей Жданов Дмитрия Шостаковича — сочинять музыку. Ни один нацистский идеолог не давал учёным и художникам детальных указаний, и никакого «национал-социалистического реализма» в гитлеровской Германии не существовало, хотя искусство и было в достаточной степени унифицировано (в отличие от Италии, где во времена фашизма было множество направлений в искусстве) и художников принуждали создавать образцы истинного арийского искусства.

Фашистские режимы и идеологии не только разнились между собой, но каждый из них находился (и находится) в динамике. Это обстоятельство, между прочим, запутывает некоторых исследователей особенно при анализе советского фашизма. Если почти все серьёзные политологи единодушно включают сталинский Советский Союз в число стран фашистских, то решиться назвать послесталинский Советский Союз фашистским государством мало кто готов. Но согласимся, что «фашистский минимум», как он определён выше, вполне содержался в советской доперестроечной системе.

Для немцев середина 30 годов — «жирное» время, подобного которому никогда не знали жители социалистического Советского Союза. Но это и время самого тёмного средневековья: горят синагоги, на площадях сжигаются книги, сгоняются в концлагеря для уничтожения тысячи граждан Германии — евреи (в это ж время идёт такой же процесс массового террора против своих граждан в другом фашистском государстве — Советском Союзе). В фашистской Германии полностью ликвидируется немецкая гуманитарная культура (а тут можно нечто сказать в пользу советской реальности: в СССР какие-то, причём очень важные культурные ценности, слава Богу, сохраняются и создаются новые). Но немцы были сыты. В то время как тысячи их бывших защитников (члены профсоюзов, социал-демократы вместе с евреями) были брошены в концлагеря, подвергались пыткам в подвалах гестапо, все остальные наслаждались жизнью, прилежно трудились на благо отечества, распевали нехитрые песни, а интеллектуалы наслаждались, слушая симфонии и оперы Ричарда Вагнера, дирижируемые фон Караяном и Фуртвенглером. И очень немногих тошнило от необходимости платить за всё это отказом от свободы и совести. Один из таких людей, художник Макс Либерман сказал: «Мне всё равно не хватит жратвы, чтобы выблевать всю их мерзость».

Отсутствие серьёзного сопротивления гитлеровскому режиму можно объяснить тем, что немцы получили при нацистах довольно высокий жизненный уровень (да и гестапо не дремало). Это обстоятельство гарантировало нацистам победы на выборах (пока они эти выборы допускали) без использования фальсификаций. И итальянцы, проголосовавшие на референдуме в конце 20 годов за фашистов, сделали это достаточно искренне. (В СССР же ни разу не происходили выборы без всяких, подчас совершенно сюрреалистических фальсификаций, например, включения в бюллетени имени лишь одного из кандидатов с предложением «вычеркнуть другого(!), нежелательного».)

Но всё это не даёт основания считать режимы Гитлера и Муссолини нефашистскими: фашистский минимум ими был выполнен. В истории вообще не было режимов, даже самых бесчеловечных, о которых нельзя было бы сказать чего-либо хорошего. Но вряд ли кто-нибудь, кроме тех, кто ностальгирует по светлым сталинским, гитлеровским или муссолиниевским временам, согласится признать Германию, Италию или Советский Союз странами «развитого гуманизма». (Так, Александр Фадеев на следующий день после смерти вождя опубликовал в «Правде» статью «Гуманизм Сталина».)

Разумеется, террор и пропаганда не смогли влезть во все поры нормальной человеческой жизни: люди влюблялись, рожали и растили детей, ходили в театры и кино, читали книги.

И всё же фашизм — это несчастье не только для тех, кого он уничтожал то ли тысячами (Италия), то ли миллионами (евреев в Германии и в захваченных ею странах, «кулаков» и прочих «врагов народа» в Советском Союзе), и для некоторых, вроде бы благополучных в периоды господства фашистского режима людей: все три таких режима закончились страшными катастрофами; их заключительные стадии представляли собой почти одинаковую картину: разрушенные города, сотни тысяч погибших или растерявших всё своё имущество людей в Германии и Италии, разорённая экономика, нищета масс, аморальный и криминальный беспредел после конца коммунизма в СССР.

Западные и русские демократические исследователи сделали достаточно много, чтобы прояснить предпосылки возникновения безумия, называемого фашизмом. Увы, подчас они лишь мимоходом упоминают психологию масс и напирают на экономические кризисы, хотя кризисы сами по себе и не могут объяснить торжества фашизма: Англия, США, Франция и другие европейские и американские государства переживали в 20 - 30 годы ХХ века столь же острые, как Германия и Россия, кризисы, но ни в Англии, ни в США никаких шансов у фашистов не было. Так что дело, вероятно, не в социально экономических кризисах, а в национальных, исторически обусловленных ментальностях: у немецкого, итальянского и российского народов иммунитет к фашизму оказался наименее стойким.

Лакёр считает, что, какие бы то ни были в той или иной стране условия, фашизм не имеет в ней никаких шансов, если демократия сильна и полна решимости не допустить его к власти. Сами фашисты не питают никакой ненависти к демократии — они просто презирают её, ибо уважают только кулак. Серьёзной попытки насильственного недопущения фашизма к власти ни разу в 20 - 30 годы не предпринималось. И дело совсем не в том, что сущность фашизма не была ясна уже тогда. Но ни немецкие либералы, ни консерваторы, ни Церковь, ни немецкая интеллигенция не прислушались к голосам таких трезвых аналитиков, как Рэк Малешевен или Вили Шлам, которые уже в 1933 году называли Гитлера «персонифицированным подонком» и предсказывали, что нацизм принесёт Германии абсолютную катастрофу. Высоколобые презрительно усмехались, считая, что нацисты — это маргинальная группа и её легко можно будет приручить, а расслабленная интеллигенция вздрагивала от одного лишь предположения, что с носителями какой бы то ни было идеологии, отрицающей демократию и прославляющей силовые способы преобразования общества, можно бороться лишь с применением насилия. Так же и русская интеллигенция шарахнулась от Лавра Корнилова летом 1917 года, когда он решил задавить большевизм и расправиться с Лениным, которого эта интеллигенция считала просто болтуном, маргинальным типом. Бороться же с любыми идеями с помощью насилия ни в коем случае нельзя. А в 1939 году народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов прямо заявил, что, так как национал-социализм — это идея, с ней нельзя бороться, применяя насилие… и заключил союз о дружбе с носителями этой идеи.

И в России как в августе 1991 года, так и в октябре 1993 года всё прошло почти по тому же сценарию, что и в Германии 1933 года: сначала решительные действия, а потом — не без влияния заголосивших «демократов» и с помощью весьма сомнительных юридических тонкостей — полная амнистия и приглашение красно-коричневым принять участие в развитии российской демократии путём участия в демократических выборах.

Лакёр убеждает: фанатиков фашизма, готовых за него бороться с сильной демократией, — ничтожное количество. И действительно, многие ли поддержали гитлеровский путч в Германии в 1923 году, путчистов-коммунистов (ГКПЧ) в России в 1991 году и красно-коричневых в октябре 1993 года? Или те же итальянцы — стоило им увидеть, что приближаются армии союзников, как они быстренько свергли своего дуче и даже расправились с ним и с его товарищами по партии теми отвратительными способами, которые прославлялись фашистской идеологией, и построили истинно демократическое государство.

Демократии в послевоенной Европе жестокой рукой подавили фашизм. После войны в Австрии было казнено 43 нациста, во Франции — 750, а 120 тысяч коллаборационистов были осуждены к различным срокам заключения. Особенно последовательно (но далеко не всегда с особенной жестокостью!) искореняли у себя фашизм норвежцы. А в самой поверженной Германии союзники, не убоявшись обвинений в «незаконности суда победителей», на Нюрнбергском процессе, а затем (при участии немецких демократов) последовавших за ним судебных процессов приняли решение о полном исключении из политической жизни возникающей демократической Германии всех фашистских групп. Решительно была запрещена и нацистская идеология.

Нынешняя слабая русская демократия надеется, что она долго будет существовать, даже допуская в свою Думу депутатов с коммунистическими и нацистскими убеждениями, а в газетные киоски и в книжные магазины — фашистскую прессу и книги, восхваляющие Сталина. В осуществление таких надежд не верит ни один западный политолог. Все виды фашизма возникли как следствие первой мировой бойни, страшно понизившей цену человеческой жизни.

Коммунизм и нацизм — два варианта фашизма — смогли создать теории и осуществить их на практике в виде массового уничтожения людей только в условиях, когда во имя каких-то идей (национальных, геополитических, патриотических, классовых) стало возможным преследовать, убивать человека, мешающего торжеству этих идей, и разрушать хозяйство, созданное трудом поколений.

Снижение цены человеческой жизни — и причина, и следствие фашизма. Россия вряд ли навсегда гарантирует себя от прихода к власти каких-нибудь новых или перекрашенных старых фашистских групп, если резко не повысит цену человеческой жизни, которая сейчас, в частности в результате чеченской и афганской войн так низка, как ни в одной цивилизованной стране мира.

Это обстоятельство было бы политически не столь опасным, если бы презрение к здоровью, к достоинству и к самой жизни человека ограничивалось лишь криминальными структурами. Российское государство, допустившее чеченскую войну в той форме, в которой она велась, безучастно относящееся к издевательствам над человеком в своих учреждениях — в милиции и тюрьмах, во всякого рода концлагерях, само создаёт настроение психологического оправдания фашизма как идеологии коллективизма, беспредельного администрирования и как практики государственного строительства.

В своей книге Лакёр называет фашизм микробом, который постоянно приспосабливается к новым условиям после, казалось бы, полного его искоренения. Сегодняшним проявлениям фашизма он посвящает две последние части своей книги — «Неонацизм» и «Постфашизм». Хотя в мире сейчас имеется множество неонацистских групп, Лакёр не видит в них серьёзной опасности, ибо они действуют в странах с сильной демократией. Шансы на победу фашизм имеет, по мнению американского учёного, только в странах ислама и — в меньшей степени — в России.

Исламский фундаментализм, который Лакёр называет клерикальным фашизмом, поразительно сходен с германским национал-социализмом: «Ислам (не сам по себе, а как идеология) является сегодня единственной силой, которая открыто проповедует экспансию, гегемонию и экспорт революции, зовёт к джихаду, священной войне против внутреннего и внешнего врага и в этой войне не признаёт никаких компромиссов». Исламскому фундаментализму присущ весь «джентльменский набор» фашизма: приоритет массы над личностью, мифологическая идеология, однопартийная система, опора на толпу, демагогическая пропаганда, реакционный модернизм, ненависть к западной демократии, культ вождя, взвинчивание массовой истерии.

Однако клерикальный фашизм бывает не только исламским. Черты его мы находим и в христианстве средневековой Европы, имевшем там весьма сильные позиции, пока прусский король Фридрих II не ввёл религиозный плюрализм. Но сегодня Европа самым надёжным образом защищена от вируса клерикального и всякого другого фашизма.

Что касается России, то отличие сегодняшних красно-коричневых от традиционных фашистов и национал-социалистов — в невообразимой эклектичности и непоследовательности действий. Эта путаница даёт и некоторую надежду: вряд ли возможно создать сильную, действенную фашистскую партию в стране с такой богатой ярмаркой идей и с таким количеством мелких фашистских групп, враждующих друг с другом.

Как нормальный европеец рационалист Лакёр никак не может взять в толк, каким образом нацизм, ставивший целью превратить русских в немецких рабов, становится популярным в России. (И добавим: каким образом может расцветать в России культ Сталина, если в сталинском Советском Союзе уничтожались миллионы родных и близких нынешних сталинистов.) Лакёр предполагает, что это — следствие недостаточной просветительской работы в Советском Союзе: опасаясь, что советские люди обнаружат сходство нацистских идей с коммунистическими (вспомним, что действительно такое сходство обнаружили советские люди, посмотрев фильм Михаила Рома «Обыкновенный фашизм»), в СССР и в других странах социалистического лагеря скрывали от своих граждан истинное содержание национал-социалистической идеологии. Советские люди похожи на мольеровского героя, который всю жизнь говорил прозой, не догадываясь об этом; точно так же и советские люди понятия не имели, что жили в фашистской стране, а теперь вдруг удивились, откуда это выползли всякие баркашовы, зюгановы, жириновские. Ничего особенно нового в писаниях сегодняшних русских фашистов по сравнению с тем, что писалось (и делалось) в СССР 30 - 50 годов обнаружить невозможно; разница лишь в полном отсутствии системы мышления, отличающем либерального демократа Жириновского или коммуниста Зюганова от работников идеологического отдела аппарата ЦК, пытавшихся оставаться на уровне пусть и примитивной логики.

Если бы не перестройка, то СССР рано или поздно стабилизировался бы как фашистская страна.