• В ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ПОСЛЕ ВОЙНЫ
• КРАХ НЕМЕЦКОЙ ЭКОНОМИКИ
• К КОНЦУ ВЕКА ДАРМШТАДТ БУДЕТ РАСЧИЩЕН
• ЧТО ДЕЛАТЬ?
• ЛЮДВИГ ЭРХАРД
• ПРОЕКТ ОЖИВЛЕНИЯ СВОБОДНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА
• СНАБЖЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ КАК ВИД КАПИТАЛОВЛОЖЕНИЯ
• ГЕРМАНСКИЙ НЭП
• ДЕНЬГИ - ЕДИНСТВЕННОЕ СРЕДСТВО ОБМЕНА
• КАК БЫЛА ПРОВЕДЕНА РЕФОРМА
• ДЕНЬ ИКС
• СКОЛЬКО ТОВАРОВ, СТОЛЬКО И ДЕНЕГ
• ПОСЛЕДСТВИЯ

Три года, с весны 1945 до лета 1948 года, немцы были одним из самых обнищавших народов на земле. Когда рухнула Третья империя и державы-победительницы взяли на себя управление Германией, они нашли там города-развалины с почти полностью прекратившейся экономической, деловой и профессиональной жизнью. Отчаявшиеся, физически и душевно истощенные, кое-как одетые люди, те, кто остался в живых, тратили последние остатки жизненной энергии на охоту за съестным. Им уже было не до планов восстановления и возрождения государства. Жизненный стандарт немецкого населения достиг нижней границы, на которой еще возможно поддерживать существование. Инфраструктура бывшей высокоразвитой индустриальной державы в сердце Европы носила следы тяжких повреждений: взорванные мосты, разбомбленные вокзалы и пути сообщения, нет тока, не горит свет, нет воды, нет подвоза и т.д.

Все жизненно необходимые товары и продукты в стране, некогда славившейся своим трудолюбием, исчезли с рынка либо их можно было достать с величайшим трудом. Зато осталась огромная масса все еще находившихся в обращении бумажных денег - имперских марок (рейхсмарок), реальная стоимость которых падала с каждым днем. Так называемый нормальный потребитель мог легальным путем приобрести по государственным ценам лишь ничтожное количество жизненных средств (примерно на 10 рейхсмарок за четыре недели, составлявших срок действия выдаваемых раз в месяц продовольственных и промтоварных карточек). Остальное, если и можно было приобрести, то лишь на черном и сером рынке за огромные деньги или путем обмена. Впрочем, деньги, скопившиеся в руках или на счетах у некоторых граждан, а также запутанная сеть многочисленных и усердных, занятых нескончаемой бумажной войной хозяйственных канцелярий и пунктов выдачи карточек могли создать иллюзию, будто все идет законным порядком. На самом деле, однако, агонизирующая экономика гнала людей на черный рынок. где американская сигарета, приравненная к пяти или шести рейхсмаркам. играла роль валютной единицы и где дикие, но безропотно принимаемые цены (250 марок за фунт масла) однозначно свидетельствовали о стремительном обесценивании денег. Неудивительно, что натуральный обмен, возвративший страну к доисторическому веку, все больше вытеснял денежное обращение.

Согласно «плану Моргентау», от которого, к счастью, американцы вскоре отказались, Германия должна была стать сельскохозяйственной - земледельческой и животноводческой - страной. Если бы этот проект осуществился и все отрасли крупной промышленности были бы запрещены, многие миллионы людей навсегда лишились бы основы существования. И все же, охваченные паническим страхом голодной смерти, многие немцы увидели в возвращении к сельскому хозяйству спасительный выход. Беженцы и эвакуированные готовы были работать как могли на крестьянских усадьбах, если за это им была обещана кормежка. Никогда еще в деревнях, где прежде механизация вытесняла рабочие руки, не было столько даровой рабочей силы. Горожане мечтали о собственном крестьянском дворе. Появились мини-аграрии, державшие мелкий скот на балконах, разводившие кроликов где-нибудь на заднем дворе. В Берлине носились с мыслью устроить на огромной территории разгромленного, растасканного на дрова зоологического сада, некогда знаменитого берлинского Тиргартена. - картофельную плантацию. Прыжок назад, к аграрному прошлому был соблазнителен еще и потому, что город как форма жизни представлялся реликтом погибшей немецкой культуры. Единственным ростком новой жизни на руинах был разросшийся до невиданных размеров бурьян.

Между тем миллионный поток беженцев и изгнанных жителей отторгнутых земель устремился в старые центральные и западные области рейха, где перед властями встали неразрешимые проблемы снабжения и жилья. В некоторых городах и без того сохранилась лишь половина жилищного фонда, в других вообще не осталось ни одного уцелевшего здания. Там и сям городские власти пытались преградить путь беженцам, подчас вообще не знавшим, куда им податься. Так наряду с натуральным обменом возникла причудливая автаркия, напоминавшая отдаленные времена, когда крохотные территории ограждали себя от внешнего мира запретами на поселение и занятие ремеслами, таможнями и т.п. Но запреты эти можно было понять. В некоторых районах Берлина и Гамбурга жители, как пещерные люди, обитали под землей, в кое-как расчищенных подвалах, километрами тянувшихся под развалинами, в собственноручно отрытых землянках. Что касается самой администрации, немногих функционирующих фирм и только что возникших редакций газет, то они работали в полуразрушенных домах, которые в нормальных условиях были бы попросту огорожены из-за опасности обвала.

Гротескные сцены разыгрывались в связи с главным занятием немецких граждан - охотой за съестными припасами. Даже за продуктами по карточкам стояли длинные очереди, в полном согласии с латинской поговоркой sero venientibus ossa (опоздавшим - кости): поздно пришедший мог лишиться и того, что рационировано. Мясо могли заменить рыбой или «яйцом», и это был еще не худший случай. Продовольственный рацион составлял 800-1500 калорий в день. В месяц «средний потребитель», то есть всякий, кто не мог предъявить справку о том, что он занят тяжелым физическим трудом или является беременной женщиной, имел право получить на четырехнедельный период 150 грамм жиров. Одно яйцо полагалось на 3 месяца. Но и гарантированная норма нередко оказывалась мнимой. Разозленные хозяйки читали в газете, что, например, часть жиров в этом месяце будет отоварена сахаром: 300 грамм рафинада вместо 50 граммов жира. За внешне упорядоченной системой снабжения скрывались прорехи и хаос. В апреле 1948 года население Франкфурта могло прочесть следующее загадочное сообщение агентства Дойче Прессе-Агентур [DPA - Deutsche Presse-Agentur GmbH]: «Управление продовольствия, сельского хозяйства и лесов выражает надежду, что в ближайшие месяцы удастся поддерживать ежемесячную норму выдачи мяса нормальному потребителю в размере ста граммов».

Примерно в то же время корреспондент газеты «Мангеймер морген» сообщал из Рурской области, что мостостроительные работы на Рейне будут, по-видимому, приостановлены, так как рабочие «в связи с состоянием их питания подвержены приступам головокружения и существует опасность упасть в воду».

Счастливцам доставались американские пакеты. Поставки из фондов оккупационных войск и мероприятия помощи, которые осуществлялись в рамках принятого в 1947 году плана Маршалла, смягчали жесткую нужду. Немец, получивший место в каком-нибудь американском учреждении, чувствовал себя представителем привилегированного класса, мог питаться при американской кухне и даже получать изредка на руки мясные консервы. Охотники за табаком - для себя или для обмена - собирали окурки из пепельниц в американских столовых и изготовляли новые сигареты. Самые законопослушные граждане в конце концов не могли удержаться от правонарушений; никто не был в состоянии соблюдать бесчисленные официальные постановления, уложения, правила и инструкции; дело доходило и до преступлений, грабежа лавок, кровавых потасовок порой в собственной семье. Пресса лениво сообщала об этих инцидентах, регулярной полицейской хроники не существовало, многое тонуло в бытовых неурядицах и оставалось не расследованным.

Глоток свежего воздуха предоставляла культура. Быстро оживала театральная жизнь, были даже замечательные художественные достижения. Они заставляли на время забыть горе и нужду. Продавались превосходные антикварные издания, да и новые произведения авторов из внешней и внутренней эмиграции, отпечатанные на бумаге, добытой из-под полы, находили заинтересованных читателей.

Все остальное, продукты и товары от булавки до пальто, от гайки до машины, подлежало регламентации в необозримом множестве бюрократических законоположений. Едва ли в них могли разобраться и сами канцелярии. В действительности это была лишь призрачная игра бумаг и цифр. Получив после долгой войны нервов вожделенный клочок бумаги - талон на приобретение пуловера или пальто, человек отнюдь не мог быть уверен, что он сумеет купить эту вещь в магазине. Поставщики и продавцы одежды не имели возможности отоварить все талоны, выданные местным хозяйственным управлением. О том, на какие уловки им приходилось пускаться, дает представление заметка в газете «Мюнхнер миттаг» от декабря 1946 года: «Торговец вязаными изделиями продает за месяц три пуловера по фиксированной цене. Остальные сбываются по безумным ценам. Он получает талоны на шерсть, но отоварить удается лишь одну треть. Две трети приобретаются на черном рынке. У поставщика шерсти ситуация та же. Он достает товар у знакомого продавца текстильных изделий через посредство торговца маслом. Шофер грузовика получает за это сигареты для еще одного человека, который живет где-то в Саксонии...»

Постепенно становилось ясно, что вся эта паутина - следствие не только разрухи, но и системы руководства хозяйственной жизнью. Из заколдованного круга сверхуправления не было выхода. Но разве не привело бы малейшее ослабление бюрократических вожжей к тому, что последние остатки с трудом поддерживаемого порядка или хотя бы видимость порядка были бы сметены и снабжение населения, пусть крайне скудное, вообще стало бы невозможным? Так считали многие. В этом их убеждала мрачная статистика. Каждый немец мог купить себе тарелку в среднем один раз за пять лет, получить пару башмаков один раз в 12 лет, костюм - раз в 15 лет. «При сохранении нынешнего уровня производства в западных зонах. - писал в 1948 г. выходивший в Карлсруэ бюллетень «Ферзихерунгсвиртшафт». - каждый житель сможет приобретать каждые пятнадцать лет одну поварешку, каждые 150 лет - умывальник и каждую вечность - одну зубную щетку».

Лишь один из пяти новорожденных мог лежать в только ему принадлежащих пеленках, и один немец из трех мог надеяться, что его похоронят в гробу. Бургомистр Франкфурта подсчитал, что только для того, чтобы разгрести развалины в его городе, понадобится тридцать лет: город должен был быть расчищен к концу 80-х годов. Один чиновник дармштадтского коммунального ведомства утверждал, что при существующем темпе производства цемента город Дармштадт будет отстроен через полвека.

В этих условиях оставалось только строжайше рационировать все припасы и предметы потребления и держать под неукоснительным контролем всю экономическую деятельность. Так. по крайней мере, казалось. Но статистики и планировщики не хотели понять, что нет ничего труднее, как выразить в точных цифрах материальные и особенно человеческие ресурсы, что иной, более свободный и демократический порядок способен высвободить не поддающиеся учету силы и опрокинуть пессимистические расчеты. За исключением небольшого числа прозорливых экономистов, все, кто жил и мыкался в те первые послевоенные годы, были полностью обескуражены, подавлены и только спрашивали себя: неужели немцы так и останутся до скончания веков голодным и нищим народом?

В первых числах марта 1948 года на одну из самых неблагодарных должностей объединенного (то есть возникшего из соединения сначала двух, а затем трех западных оккупационных зон) хозяйственного района - на должность руководителя Управления по делам хозяйства - был назначен мало известный широкой публике экономист профессор Людвиг Эрхард. Он родился в 1897 году в Фюрте близ Нюрнберга, рано начал работу на текстильной фабрике, принадлежавшей его отцу, стал дипломированным коммерсантом, в годы Первой мировой войны в весьма юном возрасте отправился на фронт, откуда вернулся инвалидом. До 1942 г. Эрхард преподавал в нюрнбергском Высшем коммерческом училище (впрочем, без профессорского титула, так как он не был членом нацистской партии), а впоследствии стал видным политиком Федеративной республики - в 60-х годах он был федеральным канцлером.

Вернемся, однако, к его назначению руководителем немецкой экономики. Чем, собственно говоря, надлежало управлять в тогдашнем вакууме, который именовался немецким хозяйством? Предшественник Эрхарда на этом посту И. Землер споткнулся по незначительному в общем-то поводу. В одном не совсем тактичном выступлении, которое можно объяснить нервозностью, проистекающей из сознания безвыходного положения, он упрекнул американцев, сказав, что они держат Германию на кукурузе и курином корме. Генерал Люциус Клей, военный губернатор и «приемный отец» нарождающейся немецкой демократии, был так разозлен, что потребовал отставки Землера. Все же Клей добился от конгресса Соединенных Штатов новых поставок продовольствия для «Тризонии» на 300 млн. долларов.

Управление по делам хозяйства находилось во Франкфурте-на-Майне. Эрхард, который с октября 1947 г. вел в Бад-Гомбурге регулярные заседания немецких экспертов, обсуждавших проект денежной реформы, поселился в гостинице «Монополь» возле разбитого вдребезги главного вокзала. Вечером 1 марта 1948 г., накануне избрания на новую должность, Эрхард сидел с друзьями в скудно обставленном номере. Он не принадлежал ни к одной из новых политических партий, уже приступивших к борьбе за голоса избирателей и дележу постов и кресел. На выборах в зале франкфуртской биржи, где заседал так называемый Экономический парламент (Совет), Эрхард был избран незначительным большинством голосов.

Он довольно быстро нашел общий язык с американцами. Что касается губернатора Клея, то лучшей кандидатуры на пост хозяйственного руководителя губернатор не мог себе желать. Еще в 1946 году советники Клея обратили внимание генерала на одну из статей Эрхарда в выходившей по американской лицензии газете «Нойе цайтунг»,- там говорилось: «Повсеместно господствует глубоко ошибочное мнение, будто свободное соревнование ведет к подавлению социальных течений, а то и препятствует развитию самой экономики. На самом же деле - таково убеждение всех либерально и одновременно социально ориентированных специалистов именно подавление свободы действий и свободы передвижения было фактором, нарушившим равновесие экономики и вызвавшим кризис, который становится все более безвыходным. Если государство позаботится о том, чтобы положить предел определенным социальным привилегиям либо искусственно создаваемой монополии - то есть тому, что препятствует естественному равновесию экономических сил и игре предложения и спроса. - тогда сам рынок оптимальным образом будет регулировать участие всех экономических сил и факторов и тем самым автоматически сводить на нет всякие перекосы, дефициты и аномалии...»

Взгляды, столь противоречащие духу тогдашнего времени, когда идеи планового хозяйства вообще пользовались симпатией во всей Европе, импонировали военному губернатору, который как истый американец не утратил симпатий к free enterprise. Разумеется, у Клея не было власти покончить с немецким командно-административным хозяйствованием одним росчерком пера. Тем не менее Эрхарду чрезвычайно повезло в том смысле, что верховным представителем Вашингтона в оккупированной Германии оказался политически и даже экономически мыслящий генерал, наделенный практическим здравым смыслом. Выше упоминалось о встречах немецких экспертов на вилле в Бад-Гомбурге под руководством Эрхарда. Здесь были разработаны контуры будущей денежной реформы, техническое осуществление которой взяли на себя американцы. Эта подготовительная работа дала возможность Людвигу Эрхарду сконцентрировать в своих руках достаточный объем информации, на основе которой предстояло осуществить второй (после реформы) важный шаг - высвобождение экономики из административных пут и эффективное развитие кредитно-финансовой системы в ее взаимодействии с рынком товаров и услуг.

Свою вступительную - и программную - речь Эрхард произнес на пленарном заседании Экономического совета 21 апреля 1948 года. К этому времени промышленное производство в Германии упало до 40% довоенного стандарта (1936 год). сосредоточившись в немногих функционирующих отраслях крупной промышленности. В своей речи Эрхард недвусмысленно дал понять, что медлить больше нельзя, нищета населения дошла до предела. Время, сказал он, поворачивать руль. Путем планомерного стимулирования производства товаров народного потребления нужно вывести имеющуюся рабочую силу на более высокий уровень производительности. «Снабжение трудящегося населения потребительскими товарами и продуктами питания, - заявил Эрхард, - в нынешней ситуации означает не что
иное, как особую форму капиталовложения. Вот почему я считаю целесообразным отнести кредитование пищевой промышленности не к разряду потребительских, а к разряду производственных кредитов».

Следующее высказывание Эрхарда вызвало беспокойство у большинства слушателей: «Поддерживать фикцию тотального экономического контроля... значит в конечном счете способствовать дальнейшему упадку морали, значит молчаливо санкционировать противозаконные действия, похоронить авторитет государства и выставить на посмешище его учреждения. Здесь надо исходить из того, что лучше добиваться оптимума, чем выжимать максимум. Не будем тешить себя иллюзией, будто на этой стадии развития и в особенности до того, как произведена денежная реформа, категорические императивы и даже самые жестокие наказания способны обеспечить соблюдение законов и нравственных норм, коль скоро законы и заповеди не обещают сохранения минимальных условий жизни...»

Отсюда следовал энергичный вывод Эрхарда: «Не в уравнительном распределении дефицита и нужды, а в справедливом распределении медленно, но неуклонно растущего благосостояния ключ к спасению».

Оратора поддержали представители консервативной партии ХДС-ХСС и в некоторой степени - партии либералов. Зато депутат социал-демократической партии в страстной речи подверг программу Эрхарда уничтожающей критике. Тогдашняя социал-демократическая оппозиция в Экономическом совете считала новоиспеченного директора утопистом, который в это трудное, голодное время возвещает о наступлении совершенно нереального, как им казалось, царства экономической свободы. Эти честные, но лишенные воображения и достаточно близорукие политики и экономисты отучились за годы принудительного хозяйствования правильно оценивать дремлющую экономическую динамику своего народа, способности его предпринимателей и рабочих. Политическая левая активно сопротивлялась проекту Эрхарда, да и либерально-консервативный центр колебался. В конце концов и сам руководитель совета понимал, что он начинает едва ли не с нуля. Но это не поколебало его решимости. Он не был мечтателем. Его единственным преимуществом было то. что он самым тщательным образом изучил средства и пути возможного выхода из тупика.

Он понимал, что новая экономическая политика требует прежде всего  надежной денежной основы. Взамен обесценившихся клочков бумаги потребитель должен иметь в руках твердую валюту. Вместе с тем для Эрхарда было ясно, что сама по себе денежная реформа к решающему повороту не приведет. Что толку от новых денег, если на них нечего будет купить, если спрос по-прежнему будет резко превышать предложение? Можно ли добиться равновесия между количеством предлагаемых на рынке товаров и количеством имеющихся в обращении денег, пока сохраняются рационирование, карточки и обменные талоны, препятствующие свободному перемещению рыночных партнеров, свободе рынка вообще?

Деньги должны быть единственным средством обмена - единственным талоном и эталоном. Таков был императив Эрхарда. Но еще задолго до денежной реформы он обдумывал, как создать достаточное наличное количество потребительских товаров, чтобы немедленно удовлетворить платежеспособный спрос, который возникнет с вводом в обращение новых денежных знаков. Здесь ему помогло его знание немецкой промышленности, ее реальных возможностей, а также его опыт исследователя и личные контакты с ведущими предпринимателями и менеджерами. Мы уже говорили о его публикациях в «Новой газете» («Нойе цайтунг»). Вот еще одно из высказываний Эрхарда: «Сохранение общественного порядка после оздоровления валюты будет прежде всего зависеть от того, сумеем ли мы покрыть пусть невысокий, но имеющийся в наличии доход потребителя в возможно короткий срок продукцией промышленности товаров широкого потребления... Только рациональное сочетание всех производственных факторов, достигаемое в условиях самой жесткой конкуренции, даст народу реальный шанс для постепенного подъема - и экономического, и социального».

За несколько недель до дня Икс ведомство Эрхарда должно было подготовить ряд документов, имеющих силу закона: они должны были вступить в силу тотчас после денежной реформы. В узком кругу доверенных сотрудников Эрхард разработал практические пути ослабления государственных рычагов управления военной и административно-принудительной («плановой») экономикой, с тем чтобы отрезать путь назад: у предпринимателей оставалась единственная возможность - «бегство вперед». То, чем в тишине и тайне были заняты директор Управления по делам хозяйства и его подчиненные за стенами бывшей Главной казармы во Франкфурте, где теперь находилось Управление, было в лучшем смысле заговором во имя свободы. Был составлен «Закон о принципах ведения хозяйства и политики цен после денежной реформы». Этот закон должен был аннулировать то, что стало привычным и казалось чем-то само собой разумеющимся в «эпоху плановой экономики и руководства», когда все звенья экономической деятельности подлежали контролю свыше и производство, и потребление любых товаров вплоть до пуговицы от штанов регулировалось постановлениями и параграфами.

Нормализация условий жизни послевоенного западногерманского общества (мы оставляем в стороне советскую зону оккупации Германии и будущую ГДР, где, как известно, развитие пошло по другому пути) требовало неконвенциональных методов. Когда прыгаешь в воду, чтобы спасти утопающего, нет времени справляться, разрешено ли в этих местах купание. Кроме того, немцы, освобожденные союзными войсками от нацистской диктатуры, должны были, наконец, собственными силами совершить нечто вроде революции и в экономической области - лучше сказать, нечто вроде антиреволюции, дабы освободить свою экономику от бюрократического насилия, осуществляемого тем аппаратом принуждения, который оставили после себя коричневые властители и организаторы так называемой национальной революции 1933 года. Освободить немцев от этой задачи американцы не могли.

«Закон о принципах...», которому предстояло еще преодолеть парламентский барьер, практически давал Эрхарду полномочия в определенный момент ослабить хозяйственные вожжи либо вовсе отбросить их. В своих речах и печатных выступлениях директор Управления по делам хозяйства, а лучше сказать, лидер национальной экономики сделал все возможное для психологической подготовки общественности к реформе. Нечего и говорить о том. что лозунг «Деньги - единственный инструмент обмена» заставил многих качать головой и пожимать плечами.

Тем не менее инициатива Эрхарда не была гласом вопиющего в пустыне. Он был не одинок. В самые напряженные дни непосредственно перед реформой и сразу после нее он приобрел наряду с противниками многих сторонников и друзей. Более того: Эрхарда поддержала элита экономической науки. К числу тех, кто обеспечил «прикрытие» реформатору экономики, принадлежали такие видные ученые, как Альфред Мюллер-Армак, которому принадлежит заслуга теоретического и духовного углубления концепции, получившей название «Soziale Marktwirtschaft» (социально ориентированная экономика свободного рынка), экономист и публицист Вильгельм Рёпке, правовед Франц Бём. разработавший, в частности, стратегию свободной конкуренции и борьбы против монополий, рано умерший Вальтер Эйкен, Александр Рюстов и другие. Возврат к рыночной экономике в современной и очищенной от капиталистических искажений форме встретил понимание у наиболее одаренных экономистов и социологов, людей из внешней и внутренней эмиграции, много размышлявших о том. с чего придется начинать после войны, и имевших возможность тщательно изучить зарубежный опыт. Эта группа включала и тех. кто еще в тридцатые годы искал способы противодействия опасному сползанию к несвободе, которое наметилось в то время и в англо-саксонских странах. В 1947 году группа объединилась в так называемое Монпелеренское общество («Mont Pelerin Society»). К ней принадлежал Фридрих А. фон Хайек, автор всемирно известной книги «Путь к рабству» (есть русский перевод). Людвиг Эрхард нередко выступал на конференциях этого общества. Можно упомянуть и знаменитую дискуссию 17-18 июня 1948 г. в зале заседаний Экономического парламента во Франкфурте, во время которой Эрхарду удалось одержать убедительную победу над своими оппонентами.

В субботу 19 июня 1948 года немцы услышали по радио о том. что с воскресенья вводятся новые деньги. В совместном заявлении западных оккупационных властей говорилось: «Военные правительства Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Франции обнародовали первый Закон о новом порядке денежного обращения. Закон вступает в силу 20 июня. Имевшая до этого времени хождение германская валюта изымается из обращения. Новой денежной единице присвоено наименование «Германская марка» («Deutsche Mark»). В одной марке сто пфеннигов. Старые деньги - Имперская марка. Рентная марка и Союзная военная марка - с 21 июня объявляются недействительными».

С утра двадцатого июня в последний раз выстроились длинные очереди перед пунктами выдачи карточек. На этот раз карточки не выдавались, а происходила сдача старых рейхсмарок,- по предъявлении личного удостоверения и уже имеющихся у него продовольственных карточек каждый гражданин получал новые денежные знаки - отпечатанные за океаном и заблаговременно, с соблюдением строжайшей тайны доставленные в страну германские марки. Конкретно это выглядело так. В воскресенье 20 июня каждый житель в трех западных зонах - американской, английской и французской - получал в обмен на рейхсмарки из расчета 1 : 1 первую порцию новых денег в размере 40 германских марок. Таким образом было первоначально введено в обращение около 2 млрд. германских марок. Аналогичный перерасчет одна новая марка вместо одной старой - был произведен для текущих выплат: заработной платы, пенсии, квартирной платы и т.п.. С понедельника в магазинах началась свободная торговля по новым деньгам.

То количество наличных рейхсмарок, которое превышало минимум, подлежащий непосредственно обмену (40 рейхсмарок - 40 герм, марок), граждане должны были сдавать в банки, где старые деньги помещались на личные рейхсмарковые счета владельцев. Все уже имеющиеся накопления в рейхсмарках на жиросчетах, текущих и долгосрочных счетах их владельцы были обязаны объединить в один личный счет в одном из банков по свободному выбору - личный рейхсмарковый счет (на него перечислялись и наличные рейхсмарки, сдаваемые в день реформы). Эти накопления в старых деньгах затем, по определенному порядку и с процентным обложением, перерасчитывались на новые деньги. Как это следовало осуществить, из какого расчета и в какой срок, было предметом заблаговременных, сугубо конфиденциальных, но весьма жарких дискуссий.

По оценке Г. Рёпера (H. Roeper, «Die D-Mark». 1979). всего подлежало непосредственному изъятию и уничтожению 37 млрд. рейхсмарок, другие исследователи называют еще более высокие цифры. Вся эта масса внезапно лишилась какой бы то ни было ценности. Разного рода подпольные миллионеры, вообще все, у кого скопились деньги, добытые сомнительным путем, предпочитали вовсе не сдавать свои денежные накопления. Зато владельцы счетов в банках и сберегательных кассах получали дополнительно 6 с половиной герм, марок за каждые 100 рейхсмарок, лежавших на счету. Конечно, новые деньги выдавались в весьма скудном количестве. Но денежная масса, вновь пущенная в обращение, должна была соответствовать тому очень небольшому количеству товаров, какое мог предложить рынок. Лишь постепенно, по мере роста производства, можно было расширять и денежное обращение.

Разумеется, Эрхард и его люди заручились согласием оккупационных властей на основные пункты реформы. Определенные надежды он возлагал и на готовящееся новое немецкое законодательство. Тем не менее Экономический совет и немецкий Совет управления «Бизонией» (объединенной англо-американской оккупационной зоной) не представляли собой правительство в государственно-правовом смысле и были подчинены военному оккупационному правительству. Директору Экономического совета пришлось поставить военную бюрократию в известной мере перед совершившимся фактом: недвусмысленного согласия этой бюрократии на полную отмену административно-принудительной экономической системы в Германии вряд ли удалось бы добиться заранее. То есть директору оставалось только «решиться на большую игру», как он сам назвал позднее свою тактику, и буквально на другой день после объявления денежной реформы, в воскресенье, объявить о ликвидации принудительной экономики с понедельника 21 июня. Эрхард правильно рассчитал, что к этому моменту бюрократия еще не успеет ничего предпринять. А остановить уже начавшийся процесс позже будет не так-то легко. Конечно, тут был известный риск, но можно ли было вообще, ничем не рискуя, реформировать экономику целой страны?

Так население, к своему изумлению, узнало по радио в воскресенье о том, что начиная с завтрашнего дня можно будет свободно покупать товары и продукты, до сего времени подлежавшие строгому нормированию. В понедельник из репродукторов раздался ставший теперь уже знакомым низкий голос диктора: «В моем желании внушить нашему народу доверие к новой валюте я апеллирую не к неразумной и нерассуждающей вере, но обращаюсь к здравому смыслу и пониманию всех: новые деньги будут стабильны, если благодаря упорядоченной кредитно-финансовой политике мы сумеем сохранить правильное соотношение между производством товаров, с одной стороны, и покупательной способностью - с другой».

В том, что их не кормили пустыми обещаниями, немецкие радиослушатели смогли убедиться в тот же день. В витринах лавок и магазинов появились ткани, предметы домашнего обихода - то, чего много лет люди уже не видели в свободной торговле. Все это продавалось по ценам мирного времени. Необходимое превышение предложения над спросом достигалось благодаря ограниченному количеству наличных денег: люди покупали немного, очередей не было. Напротив, торговцы были принуждены активно рекламировать свои товары и услуги - проще говоря, зазывать к себе покупателей.

Каждый день приносил новые неожиданности. Появились ботинки по цене 15 германских марок за пару и костюмы за 80 марок, правда, такого фасона и такого материала, вспоминая о которых люди потом только посмеивались; но зато новые деньги заставили фабрикантов и рабочих бороться за качество. Быстро начала давать себя знать производственная и сбытовая конкуренция. Покупатели были уже не «средними потребителями», с которыми можно обращаться как хочешь, но уважаемыми клиентами (на первых порах это были главным образом работодатели), которых полагалось встретить по крайней мере соответственно их положению в обществе.

Через восемь дней после реформы можно было даже купить автомобиль «Фольксваген» за 5300 марок. Двадцать американских сигарет стоили теперь 6 марок. (Прежний «курс» одной сигареты, этой псевдоденежной единицы черного и серого рынка, составлял 5 - 6 рейхсмарок.) Корреспондент британской «Ньюс кроникл» писал в газете: «На этой неделе девальвирована самая стабильная валюта в Европе - сигареты».

Откуда же взялись эти товары? Из скудных, но все же имевшихся запасов. Здесь скрывалось одно из уязвимых мест франкфуртской реформы: мобилизация резервов привела к тому, что некоторые фабриканты и предприниматели получили возможность - правда, на короткое время - извлекать прибыль без затрат на производство, за счет сбыта уже готовых товаров. Правда, не только предприниматели придерживали свою продукцию перед реформой, но и трудящиеся работали до реформы далеко не в полную силу - по вполне понятным причинам. Денежная реформа резко подняла производительность труда. Что касается запасов, то разведать их заранее и позаботиться о более справедливом распределении было едва ли осуществимо. И даже если бы удалось заставить промышленников реализовать свои запасы по установленным ценам, продав товары на рынке за более или менее обесценившиеся рейхсмарки, от этого выиграли бы не массы нуждающихся, а лишь отдельные, наиболее ловкие и оборотливые покупатели и перекупщики. Зато продажа резервных товаров в первые недели реформы закрыла прореху, которая должна была неизбежно возникнуть из-за того, что промышленность не сумела бы сразу выбросить на рынок нужное количество товаров широкого потребления.

Это был редкий в истории политической экономии случай, когда ученому удалось столь успешно претворить свои идеи в реальную политику. Это была пьеса со счастливым концом. Повсеместно в Западной Германии ощущалось желание людей работать, реально производить. Благодаря тому, что союзники финансировали импорт сырья, немецкая промышленность заработала на таких высоких оборотах, о которых не приходилось и мечтать. Для расширения производства предприятиям нужны были деньги, деньги и еще раз деньги; ни один килограмм готового продукта, ни одна штука выработанного товара не могла больше залеживаться. Появился стимул к труду, и рабочая сила устремилась в производство, в ремесла и в торговлю. Черный рынок утратил свою привлекательность, натуральный обмен потерял смысл. Производство товаров широкого потребления, перед денежной и хозяйственной реформой упавшее до 50-40% объема 1936 года, к осени 1948 г. достигло 75%. В последующие несколько лет объем производства приумножался каждый год в несколько раз по сравнению с предыдущим годом.

Что касается оккупационных учреждений, то нужно сказать, что «самоуправство» Людвига Эрхарда, который попросту воспользовался воскресным отдыхом чиновников, чтобы избежать военно-бюрократического вето на свои исподтишка подготовленные решения, не вызвало у них восторга. Особенно были шокированы англичане. Как это так. в то время, когда лейбористское правительство на Британских островах пыталось упорядочить расшатанную войной экономику путем строгого рационирования жизненных благ, - немцы осмелились сбросить иго экономического контроля? Если учесть, что англичане много сделали для смягчения жестокой нужды немецкого населения в своей зоне, их раздражение нельзя было не признать обоснованным. В качестве представителя трех военных губернаторов в западной части Германии американский генерал Л. Клей не мог уклониться от обязанности протестовать от имени союзного командования против самовольного поведения Эрхарда. Но в глубине души Клей сочувствовал реформе. Последовала знаменитая беседа представителей держав-победительниц с дерзким директором. На упрек в том, что он нарушил их прерогативы и изменил действующие экономические предписания, Эрхард ответил фразой, вошедшей в историю: «Я их не изменил - я их отменил»