Л. Н. ТОЛСТОЙ
Из книги «Царство Божие внутри вас,
или христианство не как мистическое учение,
а как новое жизнепонимание»
(вместо предисловия)

В 1884 году я написал книгу под заглавием: «В чем моя вера?» В книге этой я действительно изложил то, во что я верю.

Одним из первых откликов на мою книгу были письма от американских квакеров. В письмах этих, выражая свое сочувствие моим взглядам о незаконности для христианина всякого насилия и войны, квакеры сообщили мне подробности о своей, так называемой, секте, более 200 лет исповедующей на деле учение Христа о непротивлении злу насилием и не употреблявшей и теперь не употребляющей для защиты себя оружия. Вместе с письмами квакеры присылали мне свои брошюры, журналы и книги. Из этих присланных мне ими журналов, брошюр и книг я узнал, до какой степени уже много лет тому назад ими неопровержимо была доказана для христианина обязанность выполнения заповеди о непротивлении злу насилием и была обличена неправильность церковного учения, допускающего казни и войны.

Целым рядом рассуждений и текстов доказав то, что с религией, основанной на миролюбии и благоволении к людям, несовместима война, т.е. калечение и убийство людей, квакеры утверждают и доказывают, что ничто столько не содействовало затемнению Христовой истины в глазах язычников и не мешало распространению христианства в мире, как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, – как разрешение для христиан войны и насилия.

«Христово учение, вошедшее в сознание людей не посредством меча и насилия, говорят они, а посредством непротивления злу, посредством кротости, смирения и миролюбия, – только примером мира, согласия и любви между своими последователями и может распространиться в мире».

«Христианин, по учению самого Бога, может быть руководим в отношениях к людям только миролюбием, и потому не может быть такого авторитета, который заставил бы христианина действовать противно учению Бога и главного свойства христианина по отношению своих близких».

«Правило государственной необходимости, говорят они, может заставить изменить закону Бога тех, которые ради житейских выгод стараются согласить несогласимое, но для христианина, который истинно верит тому, что следование учению Христа дает ему спасение, правило это не может иметь никакого значения».

Знакомство с деятельностью квакеров и их сочинениями: с Фоксом, Пэном и в особенности с книгой Даймонда (Dymond) 1827 г. – показало мне, что не только давным-давно сознана невозможность соединения христианства с насилием и войною, но что эта несовместимость давным-давно так ясно и несомненно доказана, что надо только удивляться, каким образом может продолжаться это невозможное соединение христианского учения с насилием, которое проповедовалось и продолжает проповедоваться церквами.

Казалось бы, что все такого рода сочинения и квакеров, и Гаррисона, и Баллу, и Хельчицкого, утверждающие и доказывающие на основании Евангелия, что наш мир ложно понимает учение Христа, должны бы возбуждать интерес, волнение, шум, споры в среде как пастырей, так и пасомых.

Сочинения такого рода, затрагивающие самую сущность христианского учения, должны бы были, казалось, быть разобраны и признаны справедливыми или отвергнуты и опровергнуты.

Но ничего подобного нет. Со всеми этими сочинениями повторяется одно и то же. Люди самых разных взглядов, как верующие, так и – что достойно удивления – неверующие либералы, как бы сговорившись, все одинаково упорно молчат о них, и все то, что делается людьми для разъяснения истинного смысла учения Христа, остается неизвестным или забытым.

Но еще более удивительна неизвестность двух сочинений, о которых я узнал тоже по случаю появления моей книги. Это книга Dymond'а "On war" – "О войне", изданная в первый раз в Лондоне в 1824 году и Daniel Musser'а "О непротивлении", написанная в 1864 году. Неизвестность этих книг удивительна особенно потому, что, не говоря о достоинстве их, обе книги трактуют не столько о теории, сколько о практическом приложении теории к жизни, отношении христианства к военной службе, что теперь особенно важно и интересно при общей воинской повинности.

Спросят, может быть: как же обязан поступить подданный, который верит, что война несовместима с его религией, но от которого правительство требует участия в военной службе?

Кажется, что это вопрос самый живой и такой, на который ответ при теперешней общей воинской повинности особенно важен. Все или огромное большинство людей – христиане, и все мужчины призываются к военной службе. Как же должен человек, как христианин, отвечать на это требование? Ответ Dymond'а такой:

«Обязанность его состоит в том, чтобы с кротостью, но и с твердостью отказаться от службы».

«Есть некоторые люди, которые без всякого определенного рассуждения прямо почему-то заключают, что ответственность за государственные меры ложится только на тех, которые распоряжаются, или что правительство и цари решают вопросы о том, что хорошо или дурно для подданных, и что подданные обязаны только повиноваться.» Я думаю, что рассуждения такого рода только отуманивают совесть людей. «Я не могу не участвовать в совете правительства и потому не ответственен в его преступлениях». Правда, мы не ответственны в преступлениях правителей, но мы ответственны в своих собственных преступлениях. И преступления правителей делаются нашими, если мы, зная, что это преступления, содействуем их совершению... Те, которые полагают, что они обязаны повиноваться правительству и что ответственность за совершаемые ими преступления переносится с них на их государей, сами себя обманывают.

Говорят: «Мы передаем свои поступки воле других людей, и наши поступки не могут быть ни дурными, ни хорошими; в наших поступках не может быть ни заслуги за доброе, ни ответственности за злое, так как они совершаются не по нашей воле».

Замечательно, что это самое выражено в наставлении солдатам, которое их заставляют заучивать: там сказано, что только начальник отвечает за последствия своего приказания.

Но это несправедливо. Человек не может снять с себя ответственности за свои поступки. И это видно из следующего:

«Если начальник велит вам убить ребенка вашего соседа, убить вашего отца, вашу мать, послушаетесь ли вы? Если же вы не послушаетесь, то и все рассуждение никуда не годится, потому что если вы можете не послушаться правителей в одном случае, то где же вы найдете тот предел, до которого вы можете повиноваться? Нет другого предела, кроме того, который определен христианством, и предел этот и разумен и исполним».

«И потому мы полагаем, что обязанность каждого человека, считающего, что война несовместима с христианством, – кротко, но твердо отказаться от военной службы. И пусть те, которым приходится так поступать, пусть они помнят, что на них лежит великая обязанность. От их верности своей религии зависит – настолько, насколько она зависит от людей, – судьба мира в человечестве. Пускай они исповедуют свое убеждение и защищают его. И не одними словами, но и страданиями, если то будет нужно. Если вы верите, что Христос запретил убийство, не верьте ни суждениям, ни приказаниям людей, призывающих вас к участию в нем. Таким твердым отказом от участия в насилии вы привлечете к себе благословение, данное тем, которые слышат слова эти и исполняют их, и придет время, когда и мир почтит вас как участников в возрождении человечества».

Действие на общество военного начала

Как ни страшно растлевающе действует зло военного начала на нравы военного сословия, но это еще одно из меньших ее зол. Пагубное влияние военных нравов на общество менее приметно, потому что влияние это не так резко, но если степень зла не так ярко бросается в глаза, за то интенсивность явления пополняется с лихвою ее общностью и распространенностью.

Это влияние подобно влиянию постоянного и вредного болотного испарения, это своего рода нравственная малярия: мы не замечаем этих миазмов, не обращаем внимания на поднимающиеся с болота испарения, но испарения эти тайно и постоянно подтачивают нравственные наши силы.

Всякий знает, что порок заразителен.

Безнравственный человек всегда способствует развращению своих близких и нет надобности быть особенно проницательным, чтобы понять, что огромная масса безнравственности и преступлений, накопленные войной, не могут не иметь могучего действия на деморализацию общества. Что особенно содействует вредному влиянию войны на общественную совесть, это то соображение, что ложное общественное мнение привело людей в такое состояние, при котором они не гнушаются принципов военного сословия, не чуждаются, не боятся их и вполне безоружно подпадают под влияние деморализирующих этих принципов. Порочное влияние незаметно, исподволь внедряется в наши души и злые побуждения милитаризма принимаются нами с распростертыми объятьями. Слава, патриотизм, храбрость, победа — такие понятия, которые мы привыкли считать радостными и хорошими, и кто же из нас умеет устоять в восхищении своем этими представлениями и не забывать о том зле, которое может быть скрыто, и скрывается всегда под личиною этих громких слов.

Зло войны всеобъемлюще по самой своей природе.

В продолжении любой войны, народы в целом их составе осваиваются с чувствами крайней лютости, знакомятся с крайними проявлениями человеческого злодейства, в них развиваются и крепнут одни только зверские чувства и между воюющими народами вряд ли найдется один человек из ста, который за время продолжения войны не утратил бы части своих христианских принципов.

«Не малое несчастье для человека, — сказал С. Гох, — жить в то время, когда сцены ужаса и крови часто повторяются. Одним из злейших последствий войны будет содействие притуплению чувств гуманности и сострадания». Тот, кто знает, в чем состоит нравственный закон Бога, тот, кто истинно желает победы добродетели над злом и участливо относится к счастью мира, тот не станет оправдывать чувств мщения и злобы, которые развивает война, потому что, если что и противно христианству, так это именно чувство воздаяния злом за зло‚ — чувство мести. Главный характер миролюбия, вытекающий из учения Христа, состоит в обязательстве воздержания от наклонности к возмездию. Самая сущность и дух христианства в отречении от мстительности. Дух же и сущность войны в развитии мстительности, а потому христианство и война непримиримы. Излишне доказывать, что война возбуждает все злые страсти человека. Когда предполагают начать войну, или когда она уже объявлена, все старания прилагаются к тому, чтобы в народе поддерживать злое возбуждение; все мероприятия сводятся к тому, чтобы разжечь чувства ненависти и злобы; пускаются в ход памфлеты, пасквили, ложные газетные известия, карикатуры, ничем тогда не пренебрегают, ни перед чем не останавливаются, лишь бы вызвать и поддержать в народе враждебные чувства. Как ни стыдно, как ни ужасно признаться в том, но нужно сказать, что у нас даже с кафедры зачастую гремели публичные лекции, цель которых заключалась в том, чтобы подогреть и расшевелить слишком вялую способность нашего народа к гневным выходкам. Вот какими мерами возбуждаются и поддерживаются самые антихристианские наши страсти, те именно страсти, подавлением которых исключительно занята истинная наша религия.

Немыслимо развитие христианства при подобных обстоятельствах. Чем успешнее мы возбуждаемся к военным действиям, тем полнее достигается угасание в наших сердцах всякого религиозного чувства. Война и христианство находятся на противоположных концах коромысла и возвышение одного из них может произойти только вследствие и на столько, на сколько понижен будет другой. Убийства и опустошения, причиняемые войною, ужасны, но побочное зло, причиняемое войною, еще ужаснее. Война сеет безнравственные чувства, и прямым последствием ее является извращение убеждений.

Нет нужды останавливаться и рассматривать подробно и отдельно все те проявления зла, которые вызываются войною, труд этот был бы бесконечен, потому что она есть та гангрена, которая заражает своим ядом весь политический и социальный строй. Упоминание о вреде войны равносильно упоминанию о вреде зла, потому что нет того зла, которое не порождалось бы войною и кроме того много зла присуще ей одной.

Может быть и правы те, которые утверждают, что рядом с бесконечным злом, производимым войной, она приносит и некоторое благо. Может быть благодаря ей обнаруживаются ценные качества, которые иначе оставались бы скрытыми, может быть подчас война производит побочные, случайные, а иногда даже непосредственные выгоды. Если бы даже все эти предположения были справедливы, то и тогда наличность этих случайных выгод не изменяла бы сущности вывода. Трудно допустить, чтобы любая из широко распространенных систем не произвела бы когда-нибудь, случайно, некоторой доли блага. Допустить такое явление значит допустить существование зла неслыханной идеальной чистоты. Нет того зла, в котором нельзя бы было отыскать крупинки добра. Если же кто, сравнивая достоверные выгоды войны с достоверными ее невыгодами, станет гнуть весы в сторону военных действий, то он этим докажет не неведение, а недобросовестность, этим образом действий он докажет не отсутствие способности на правильное мышление, а сознательное желание скрыть истину.

Следствие войны

Распространяться на тему о бедствиях, какие влечет за собой война, кажется лишним: никто, ведь, не сомневается в том, что бедствия те велики и ужасны. Но следует остановиться и призадуматься над тем явлением, что неоспоримое сознание бедственности и ужаса до того сроднилось с нашим представлением о войне, что утратило всякую силу для вызова в наших чувствах и поступках какого-либо противодействия. Видно недостаточны силы бедствий, недостаточно обширности зла, чтобы воодушевить человечество и вызвать его на противодействие, если бы полное убеждение в антиэтических началах известного дела было бы достаточным стимулом для вызова отвращения к нему; если бы это отвращение высказывалось бы беспрестанно и рельефно, то содействие ему было бы меньше и поход словом и делом против войны был бы резче и привел бы к ее упразднению.

Много есть зол, сопутствующих военной системе, о которых следует сказать несколько слов и которые не всем близко знакомы. В числе этих зол на первом плане стоят нравственные последствия войны, которых удостаивают обыкновенно весьма малым вниманием, а нет сомнения в том, что все, как социальные, так и политические соображения неизбежно должны клониться к нравственным целям, потому что общественное благосостояние всегда уменьшается пропорционально упадку нравственности, и все просвещенные политики знают, что лучшей поддержкой государства всегда было и будет народная нравственность. Часто повторяющиеся бедствия притупляют чувствительность и потому при соображениях о войне вообще, все невозвратимые утраты, все горести и бедствия отдельных семейств и лиц, которые бывают естественным последствием каждого сражения, незаметно от рассуждающего отходят на второй план. Тысячи лиц в тиши уединения льют слезы, кто по муже, кто по отце, убитых на поле сражения, — а мир тех слез не видит; тысячи семейств, лишившись главы семьи, опускаются в безнадежную бедность, лишаются всяких средств жизни и обрекаются на голод и холод, — а мир не заботится о них. Какое дело этим несчастным до того, кто остался победителем на поле сражения: утрата друга, защитника, кормильца не может быть оплачена пустым звуком о славе, присоединение какой-нибудь области может удлинить и без того длинный титул государя страны, но блеск короны лучами своими не может осветить семейного беспросветного горя.

Положения против войны

1. Все те соображения, которые обыкновенно служат поводом к войнам, осуждены христианством.
2. Последствия войны пагубны как для нравственного развития народов, так и для социального политического их благосостояния.
3. Дух христианства несогласен с войной.

Мы полагаем, что установления некоторых из вышеизложенных положений будет вполне достаточно для того, чтобы поддержать наш тезис; совокупность же всех этих положений образует из себя такую очевидность, которая не может не вразумить всякого, кому настоящий вопрос был не знаком, но так как такого человека найти нельзя, то я убедительно прошу читателя отложить в сторону все свои предвзятые суждения, представить себе, что он впервые слышит о побоищах и убийствах военного времени, беспристрастно исследовать вопросы о том, насколько вески доказательства в пользу мира и не расходятся ли возражения с очевидностью. Как бы ни был решен вопрос, не подлежит сомнению, что проверка путем опыта справедливости мнения о том, что безопасность может быть достигнута и без помощи убийства, — дело вполне разумное, так как, каковы бы ни были основания для начала военных действий, в конечном выводе, в последствиях ее, получается только огромное зло. Не касаясь стороны религиозной, остается еще выбор между несомненным злом и сомнительным благом, между продлением действительно огромного бедствия и возможностью умаления наших бедствий. Мир — высшее благо, миролюбивые сношения — лучший способ общения, это все труизмы. В виду же того, что все согласны в несовершенстве существующей системы политического строя, казалось бы разумным испытать, не лучше ли будет житься людям при системе указанной Христом. Невозможно представить себе более тяжелых условий существования, чем те, под которыми живет теперь человечество: трудно соединить воедино большую сумму зла и нравственного и физического, так как сумма эта многим больше того, что мы усматриваем в ней, — не видим всего того, к чему уже присмотрелись. Когда люди станут неизменно и твердо преследовать нравственные правила Евангелия и будут руководиться началами, начертанными в нем, когда люди будут поступать так из чистого побуждения послушания воли Бога, то от такого отношения к вопросам жизни нельзя ожидать дурных последствий, нельзя допустить мысль, чтобы тогда люди продолжали томиться в том страшном положении грабительства и убийства, в котором томятся теперь, и тогда убедятся все, что Христос понимал выгоду их лучше их самих, они уверуют тогда в ту истину, что самое надежное и единственное правило мудрости, безопасности и целесообразности находится в духе христианского разумения жизни. Есть основание надеяться, как говорит Джонсон, что с постепенным просветлением придет время, когда политика и нравственность помирятся. Тогда наступит Царствие Божие, тогда приблизимся мы, но не ранее того к эре чистоты и мира, во время которой не слыхать будет о насилиях в нашей земле, не слыхать будет об опустошениях и разорении в пределах наших, тогда приблизимся к той эре, в продолжение которой по обетованию Бога не будет ни зла, ни горя на всей святой горе Моей. И верю я, верю всей душой, что наступит это время. Верю потому, что быть не может, чтобы Бог всегда терпел резню между нами, тогда как им же объявлено, что резня та противна Его воли. И чудится мне, что приближается и даже заметно уже приблизилось то время, когда Бог оставит поднятый братоубийственный меч и скажет: Довольно! И вера эта радует христианина, радует его и то явление, что постоянно увеличивается количество людей вопрошающих, Неужели вечно меч будет разить? Еще более радует христианина то, что увеличивается постоянно число людей, которые открыто заявляют, несмотря на общественное мнение и на образ действий других: Я храню мир!

Национальная раздражительность

Одной из причин войны следует считать национальную раздражительность. Обыкновенно полагают, на каких-то далеко неразумных основаниях, что лучшим способом поддержания национального достоинства и сохранения безопасности своей страны будет правило, в силу которого при возникновении малейшего несогласия или недоразумения тотчас напускать на себя надменный вид и вести переговоры в вызывающем тоне.

Ложно понятое чувство национальной чести всегда поддерживает нас в раздражительном состоянии, а при такой напускной щепетильности достаточно самой пустой причины, чтобы малейшие дрязги казались бы нам кровными обидами. Щепетильность видит оскорбления и обиды там, где при спокойном и хладнокровном исследовании не оказывается ровнехонько ничего. Вопрос национального достоинства окружен сетью тончайших щупальцев, которые тянутся по всем направлениям, как бы в поисках поводов раздражительности и обидчивости, и эти-то щупальца вызывают чувство мести при каждом случайном или неосторожном прикосновении к ним.

Тот, кто легко оскорбляется, очень склонен оскорблять других.

На каждом шагу мы находим подтверждения этому психологическому закону: человек, щепетильный по вопросу ли чести, по вопросу ли неприкосновенности своих прав, всегда будет плодить недоразумения и ссоры с своими соседями. Это заряженная Лейденская банка, к нему притрагиваться опасно, его следует даже избегать, бояться можно его, но любить его нельзя, страх же без любви легко переходит в вражду. Жизнь человека, наделенного таким характером, будет всегда слагаться из бесконечных ссор и тяжб, которые не отравляли бы его существования, если бы не его болезненное прислушивание к случайным выражениям, показавшимся ему оскорбительными, и не жестокая мстительность его за ничтожные обиды.

Что верно в применении к личности, то одинаково верно и по отношению к нациям. Та нация, которая, при каждом случае явной или воображаемой обиды, тотчас же хватается за оружие и начинает бряцать им, непременно вызовет раздражение в соседе; если же сосед тот так же щепетилен и задорен, то без сомнения каждое ничтожнейшее недоразумение будет иметь последствием своим войну, и станут обе эти нации убивать друга у друга возможно большее количество солдат до тех пор, пока или истощится казна, или будут перебиты все те из среды их, которых можно было убить. Грозить войной почти всегда равносильно объявлению войны. При теперешнем состоянии международных нравственных принципов нельзя допустить предположения о том‚ чтобы нашлась нация, которая спокойно бы глядела на усиление численности войск соседа, на увеличение военного его флота, на литье гигантов пушек и не стала бы запасаться такими же несметными полчищами, такими же броненосцами и крупповскими пушками; при наличности же этих постоянных, нескончаемых и взаимных угроз можно ли с какою-либо вероятностью поручиться за то, что сегодняшний мир не будет нарушен завтра.

Если бы войны разгорались только в случаях крайней необходимости, то их было бы донельзя мало. Войн же, разгоревшихся из-за ничтожных мотивов очень много, так что главным поводом всех почти битв можно считать национальную щепетильность. Нет того, чтобы проявить миролюбие по отношению к оскорблявшему; аргументами и увещаниями нашими всегда бывают угрозы, и та нация, которая охотно бы дала нужное удовлетворение за обиду, не считает совместным с своим достоинством отвечать на угрозу иначе, как угрозою же, и начинается резня, не потому, что нации враждебны друг к другу, а потому, что они изволят гневаться друг на друга.

Приведу один пример из тысячи.

В 1789 году, небольшой испанский корабль учинил какое-то насилие в Нутка-Зунде под тем предлогом, что страна та принадлежит Испании. Эта выходка какого-то капитана маленького кораблика была сочтена оскорблением великобританской чести и разом подняла воинственный дух в среде правительства и народа. Полетели ноты, написанные в таком вызывающем тоне, что испанское правительство было поставлено в недоумение‚ не допуская мысли о возможности для настоящего конфликта той причины, которую выставляла Англия: настоятельный и грозный тон английских нот Испания приписала не чувству оскорбленного достоинства, не вопросу о нарушенной справедливости, а какой-то скрытой враждебности и каким-то тайным проискам, которые английское правительство не желало высказывать открыто. Если бы переговоры велись более сдержанным и разумным языком, мы избегли бы подозрения в тайных умыслах, избегли бы и враждебных отношений к нам, как следствия подозрения в тайных происках. К счастью, после первого пыла, страсти немного улеглись, англичане заговорили более хладнокровно и дело уладилось без кровопролития. Приготовления же к осуществлению этих угроз обошлись государственному казначейству в З миллиона 133 тысячи фунтов стерлингов. До того сильно укоренено убеждение в том, что главная причина всех войн кроется в национальной раздражительности, что те, кто по личным соображениям желают вызвать конфликт между известными народами, всегда прибегают к содействию прессы для науськивания одной нации на другую, подобно тому, как делают уличные мальчишки, натравливая друг на друга собак из соседних дворов. Эти господа в самом преувеличенном виде говорят об оскорблении народной чести, о захвате сфер влияния, они пренебрежительно относятся к силе намеченного врага, распускают слух о попираемом нашем законном праве, о сопернике, издевающемся над нашим бессилием, о враге, желающем уничтожения нашей народности. Такими подходами, рассчитанными на злобное настроение общественного мнения, цель, намеченная коноводами, часто достигается, они хотят войны, и, раздражая страсти, достигают своей цели, так как переход к драке уже не труден, раз уже нервы приподняты, и существует раздражение. Не подлежит сомнению, что изо всех причин войны, причина эта самая предосудительная с нравственной точки зрения, так как раздражительность и задор совершенно несовместимы с христианством.

Одна из причин войны

Одна из причин снисходительного нашего отношения к войне состоит в безучастии к страданиям других народов, в том эгоистическом племенном безразличии к бедствию людей вообще, которое привито нам воспитанием с детства. Человек, возмущающийся одиночным убийством путешественника на большой дороге, равнодушно выслушивает повествование о тысяче убитых в том или другом сражении. Человек, которого пронимает нервная дрожь при мысли о бедном трупе, относится равнодушно к мысли о кучи обезображенных и разодранных на части человеческих тел, коими усыпаны поля битв. Ежедневные газеты, передавая факт отдельного убийства, рассказывают с мельчайшими подробностями все обстоятельства дела, выставляют весь ужас его и все зверство преступника; издатель не жалеет красок для того, чтобы вызвать в публике сострадание к жертве преступления и справедливое негодование по адресу преступника, при чем нередко и высказывается мысль о‚ том, что не избежать злодею заслуженной кары. И в той же газете издатель спешит поделиться с подписчиками радостною вестью, состоящею в том, что в жаркой схватке неприятель был разбит и оставил на месте сражения 850 человек убитыми.

Разве второе известие не в 850 раз плачевнее первого? Казалось бы что так, однако первое газетное известие нас огорчает, а второе радует.

Эта несообразность, этот недостаток соразмерности фактов с вызываемыми ими ощущениями, это благоволение к единицам и полное отчуждение от сотен и тысяч таких же человеческих особей, очень любопытное явление в области нравственных ощущений.

Обычай индусов, требующий сожжения жены на костре умершего ее мужа, приводит нас в неописанное волнение и вызывает искреннее наше сострадание; мы скорбим при мысли об юридических казнях; мы внутренним протестующим трепетом чувствуем, что жизнь сама по себе, жизнь как индуски, так и жизнь караемого преступника, вещь первостепенной важности, и только, скрипя сердце, допускаем мысль о проявлении в этой форме как человеческого правосудия, так и закоснелого невежества индусов. А стоит только на одну минуту заставить себя мыслить логично, чтобы понять, что эти единичные убийства ничто — капля в море, сравнительно с теми жертвами, которые похищаются войной.

Во время походов Наполеона I в Россию, в течение 173 дней, убывало из строя средним числом по 2200 человек в день, итого, менее, чем в шесть месяцев погибло пятьсот тысяч человеческих жизней, и умирали они, несчастные, при наличности самых ужасных лишений и страданий. Мы заботимся о развитии гуманности в Индии, а о том‚ какие последствия вызовут наши те заботы в какой-либо другой стране, мы и не думаем. Мы заняты вопросом, как бы спасти от виселицы нескольких разбойников, а о спасении от пуль и ядер миллионов честных граждан, отцов семейств‚ и не помышляем. Жизнь всегда — жизнь, и где бы она ни приносилась в жертву, имеет одинаковое право на наше внимание и одинаковое право на заботы наши о ее сохранении.

Не говоря уже от том, что война сама по себе зло, я обращаю внимание на тот факт, что мы относимся к бедствиям, вызываемым войною, с таким равнодушием, с каким не относимся ни к одному из других бедствий, и потому не подлежит сомнению, что подъемом общественного сочувствия к бедствиям, вызываемым войною, было бы вызвано усиленное старание избежать причины, порождающей бедствия эти, отсутствие же этого разумного и добродетельного сочувствия я считаю одной из причин увековечения войны на земле.