Семьдесят лет четыре поколения советских людей методами коммунистической пропаганды и под воздействием коммунистической реальности воспитывались в духе социализма. У них возникло неискоренимое убеждение, что человек — не цель, а средство для создания общества справедливости, равенства. С молоком матери впитывалось в них убеждение, что предпринимательство, экономическая инициатива, которые направлены на обогащение отдельного человека и его семьи, является моральным грехом и преступлением против общества. В университетах и школах им доказывалось, что частная собственность и свободный рынок — источники несправедливости и что обогащение одних с неизбежностью вызывает обнищание других. У крестьян была отнята земля; тех крестьян, что остались в деревнях, согнали в колхозы, и они были вынуждены нарушать законы государства и наносить ущерб колхозу, чтобы спасти свои семьи от голода. И произошла беспримерная для России катастрофа: исчезновение крестьянства. Деревенские жители разучились ценить землю и хозяйничать на ней. Советский гражданин привык к тому, что всё хорошее и всё плохое идёт от начальства. А само начальство сваливало всё плохое на врагов. Коммунисты обманывали и народ и самих себя, утверждая, что возможно усилиями воли, приказами, угрозами и наказаниями преобразить человеческую природу и вытеснить из неё стремление работать для себя и своей семьи, пожертвовать своей жизнью фантому коммунизма. Так возникла система заклинаний, вера в которые была сильнее доводов реальной действительности. И полностью исчезла верность законам и данному слову. Никогда не прерывался поток законов, предписаний и требований, которым никто ни в верхах, ни в низах не намеревался следовать. В стране исчезло уважение к закону, и никто не принимал всерьёз саму конституцию. Ни в какой другой стране, кроме СССР, не было издано так много предписаний о повышении производительности труда в той или иной экономической отрасли и об улучшении снабжения населения, но народ всё нищал и нищал и всё более и более народное хозяйство попадало в кризисы, так что Россия превратилась в страну третьего мира («Верхняя Вольта — только с ракетами»).

Михаил Горбачёв и руководимый им аппарат решили — снова в который уже раз? — что система может быть спасена при помощи какого-нибудь трюка, например привнесения элементов демократического капитализма в социалистическую систему. Так же и гоголевская невеста в комедии «Женитьба» мечтала о соединении несоединимого: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязанности, какая у Балтазара Балтазаровича, да пожалуй прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича» — вот бы какой чудесный жених получился!

Трагический парадокс состоит в том, что не только Горбачёв и возглавляемый им аппарат таким образом понимают перестройку, но подавляющая часть советских людей.

За семьдесят лет на территории бывшей России возник народ, который больше надеется на социальную безопасность, чем на свободу и на свою ответственность за собственную семью и за свою страну. Советские люди больше хотели бы, чтобы все были одинаково бедны, чем чтобы одни были богаче, а другие беднее. Не имея ни малейшего представления о свободной рыночной экономике, массы лишь из-за мистического страха перед самим словом «капитализм» уверены, что только социализм (сущность которого они справедливо видят, прежде всего, в ограничении или в полном запрете свободного предпринимательства) может гарантировать социальную справедливость. В этом отношении Горбачёв такой же фантазёр, как и большинство советских людей: его партия и он сам — истинные представители народа. И не только советский народ имеет такие представления, но и, например, те 20% восточных немцев, которые на выборах в парламент ФРГ отдают свои голоса коммунистам.

Горбачёв — и в этом как его позитивное, так и негативное свойство — никакая не движущая, а чем-то погоняемая сила. Но, конечно, он по праву приобретает симпатию тем, что он свои решения не подкрепляет танками и горами лжи, как его предшественники. Вместе с тем он так и не доказал способность вести за собой народ. Русский философ Борис Парамонов, живущий в эмиграции, прав, замечая, что советский народ, цепляющийся за социализм, стал опорой реакции («Страна и мир», № 6, 1989 ).

Додумаем мысль Парамонова до конца: только незначительная часть советского общества (впрочем, становящаяся всё большей и большей) осознала, что переход к капитализму, к частной собственности необходим. Результат опроса населения, который был проведён в начале 1990 года по заданию газеты «Московские новости», позволяет сделать вывод, что борьба между двумя взглядами — сторонниками уравниловки и сторонниками свободного предпринимательства набирает силу.

Благодаря победе на президентских выборах Горбачёв получил в свои руки формально гигантскую власть. Кажется, никто не сомневается в том, что генеральный секретарь правящей партии, председатель Верховного Совета СССР и председатель Высшего военного совета страны имеет достаточную власть. И Горбачёв явно уверен, что он теперь владеет фактически неограниченной властью. И, тем не менее, если он не займёт однозначную позицию в центральных вопросах — экономической структуры и свободы советских республик — он не сможет рассчитывать на безусловную поддержку большой части общества. Он должен сделать ясный выбор между сторонниками и противниками рыночной, не идеологизированной экономики, свободной от государственной опеки, между творческими людьми, которые готовы всеми силами бороться за повышение благосостояния населения, и бюрократами и бездельниками, которые призывают к социальной справедливости, чтобы оправдать свою неспособность к разумной творческой деятельности; между демократами, которые предоставят другим те же права, что и себе, и шовинистами, которые призывают «держать и не пущать» другие народы, стремящиеся к государственной независимости от СССР. Такого решения требовали от Горбачёва участники демонстрации в феврале, ставя вопрос: «На чьей стороне стоите Вы, Михаил Сергеевич?».

Демократия — одно из понятий политического лексикона, которое обладает каким-то завораживающим действием. Произнеся слово «демократия», интеллигентный россиянин, подобно гоголевскому Манилову, «зажмуривает глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами пальцами». Даже те, кто называет Егора Гайдара и его сторонников «дерьмократами», вкладывает в понятие демократия, позитивный смысл, а потому и отказывают плохим людям в праве носить это гордое имя — демократ.

В исторической же реальности слово «демократ» не нагружено никаким оценочным смыслом. Оно означает лишь, что определённая государственная система опирается на волю демоса (народа) и имеет три независимые друг от друга ветви: законодательную власть, избираемую этим самым демосом, исполнительную и судебную власти. И претензии нынешних россиян к установившейся в стране демократии вряд ли корректны: система демократии вовсе не гарантирует ни более высокого уровня благосостояния, чем в недемократических странах, ни процветающей экономики, ни удовлетворяющей всех справедливости. Этими свойствами могут похвастаться и кое-какие недемократические страны.

Да и предполагать, что демократическими странами управляет народ, весьма опрометчиво. При любой демократии страной управляют чиновники, бюрократический аппарат, а народ лишь избирает этот аппарат и примиряется по каким-либо соображениям с этим аппаратом. И свойства демократии определяются не отвлечёнными политологическими теориями, а особенностями самого этого демоса народа, его системой иерархических ценностей, его жизненным опытом, его традициями, его представлениями о справедливости, о законности, об ответственности.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет ещё в 20-е годы ХХ века в книге «Восстание масс» [Журнал «Вопросы философии», № 3, 1989] заметил, что этот век стал веком «гипердемократии»: «Массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы при помощи материального давления» ^{[Х.Ортега-и-Гассет]}. К этому надо добавить, что широкое вовлечение масс в политическое действо, а также расширение образованного слоя населения привело к возможности манипулирования политическими понятиями, что приводит к парадоксальным ситуациям: некоторые сегодняшние политики, даже имеющие высшее образование, демонстрируют столь же невежественное понимание политических терминов, как те малограмотные мужики, которые, услышав в декабре 1825 года, что баре призывают к конституции, решили, что Конституция — это жена царя. Так, Владимир Жириновский и его избиратели полагают, что вселенский мордобой, ликвидация преступности посредством расстрела без суда провинившихся, национальная гордыня — и есть признаки либерализма, а потому их партия в своём названии должная иметь и слово «либеральная».

Выборы же — это лишь один из возможных путей народного волеизъявления. Так, немцы в 1933 году в своём большинстве проголосовали за одну из форм деспотии (одни — за нацистов, другие — за коммунистов). И таким образом, тоталитарная власть стала демократической. И в течение 12 лет немецкий народ идентифицировал себя с национал-социалистами: большинство немцев (демос, народ) или активно служили национал-социалистическому государству или же мирились с ним, видя недостатки системы, однако выше ценя её достоинства. И только небольшая группа, боровшаяся с нацистами, выпала из народной общности, из демократии.

Российские народы без всяких выборов на протяжении Гражданской войны 1918 — 1921 годов решали, по какому пути идти и решили в пользу большевиков, а Россия превратилась в тоталитарную демократию. Это лишь два из многих исторических примеров, когда демократия приносила демосу страшный вред. И можно привести обратные примеры: уничтожение демократии приводило к народному благосостоянию (Испания — Франко, Чили — Пиночет, Сингапур).

В России после периодов думско-монархической демократии (1906 — март 1917), демократии анархо-республиканской (март — октябрь семнадцатого года) и тоталитарно-партократической демократии (1918 — 1991), возникла в 1991 году воровская демократия, глобально имитирующая демократические формы власти (выборы, разделение властей и т.д.).

Такая система удовлетворяет демос (то есть процентов 70 населения, остальные 30 процентов — меньшинство, нищие), который не стремится свергнуть свою демократию, ибо в большей или меньшей степени к ней приспособился.

Кто же составляет этот демос, то есть большинство жителей России?

1. Это — миллионы чиновников в центре и на местах. Они обогащаются в основном тремя способами: устанавливая себе большие зарплаты, входя в различные акционерные общества и — чаще всего — беря взятки с тех, кто, дорываясь до своей части бывшей партократической собственности, попадает в зависимость от них, ибо нуждается в различных лицензиях, кредитах из государственного бюджета.
2. Это — так называемые правоохранительные органы (милиция, суд и пр.), которые, имитируя борьбу с преступностью, могут извлечь (буквально) капитал, в зависимости от выгоды поддерживая те или иные структуры или влиятельных лиц.
3. Это — предприниматели в городе и в деревне, которым новая система даёт несопоставимо большие возможности для обогащения, чем система партократическая.
4. Это — некоторые профессиональные группы (например, шахтёры), которые имеют возможность шантажировать общество угрозой топливного или нефтяного кризиса. К этой группе можно отнести и военных, которые извлекают выгоду из увеличения расходов на армию, хотя никогда ещё Россия не находилась в такой внешней безопасности, как теперь.
5. Это — всякого рода рэкетиры, наёмные убийцы, наёмники в межнациональных войнах, то есть люди, неспособные к созидательной деятельности или к ней не склонные.
6. Это — рабочие и крестьяне, которым повезло получить работу и хорошего хозяина или даже стать акционерами, пайщиками предприятия с разумным руководством.
7. Это — относительно немногие работники науки и искусства, которые уже приспособились к свободному рынку и научились продавать свой интеллект как дома, так и за границей.

Вот эти группы и составляют народ, то есть большинство нации; благодаря их заинтересованности в сохранении нынешней анархо коррупционной системы или же согласию с существованием этой системы её и следует называть демократической.

Правда, это сегодняшнее большинство не столь подавляющее, как большинство периода партократической демократии, когда существовало «морально политическое единство» всего народа.

Оказавшиеся в меньшинстве россияне это миллионы и миллионы людей, возмущённых новой демократией. Это — старые коммунисты, упустившие из своих рук власть и высокое благосостояние и завидующие своим товарищам по партии, которые участвуют в сегодняшнем распределении богатств; и пенсионеры (далеко не все); и так называемые бюджетники, и последние из могикан русской интеллигенции, презрительно отворачивающиеся от аморальных способов обогащения.

Вообще, трудно сомневаться, что сегодня в России торжествует самая, что ни на есть, демократия — в корректном смысле этого понятия, пусть и демократия анархо-коррупционная: большинство народа более или менее комфортно устраивается в новой системе или мирится с ней и отдаёт голоса за существующие власти.

А что касается громкой критики, раздающейся из самых разных слоёв населения, то ведь это характерно для любой формы демократии, допускающей гласность: критика даже серьёзных недостатков системы не лишает её практической поддержки со стороны демоса, народа. Когда читаешь газеты западных либеральных демократий, то кажется, что всё население чем-нибудь недовольно, подчас возмущено, однако западные демократии весьма стабильны.

Антиподом тирании является никак не демократия, которая может быть тоже весьма деспотичной, а либерализм.

Истинный либерализм свободен от народопоклонства. И великий грузинский философ Мераб Мамардашвили, будучи истинным либералом, как-то заявил:

«Если мой народ выберет Звиада Гамсахурдия, то я буду не со своим народом», вовсе не отказавшись тем самым от демократии как одного из возможных путей к либеральному обществу.

Понятие либерализм претерпевало в истории своего существования сильные изменения. Уместно здесь вспомнить максиму римского поэта Теренциана Мавра: «Книги имеют свою судьбу», заменив «книги» «словами».

В начале XIX века в России либералами называли тех, кого подозревали в сочувствии страшным революционерам — якобинцам. «Я страшный либерал», — признавался в письме другу один из радикальных декабристов. В середине же века либералами стали обзывать как раз постепеновцев, реформаторов, противников революции. Михаил Салтыков-Щедрин в сказке «Либерал» даже заклеймил её героя, стремящегося к компромиссу с властями, как подлеца. Но в это же время либералами называли себя весьма почтенные деятели 60 годов, которые осуществили фактически революционные по сути реформы, прежде всего отмену крепостного права. Либералом был не такой уж плохой человек, как Иван Тургенев. Да и почти все русские классики, не всегда называя себя либералами, по существу были таковыми (утверждали своими произведениями ценности либерализма). В начале XX века либералами называли себя самые почтенные партии думской монархии (кадеты, октябристы). После же победы большевизма слово «либерал» стало употребляться лишь с прилагательным «гнилой».

Сегодня либерализм — одна из самых распространённых в западной цивилизации субидеологий, наряду с национализмом, клерикализмом и социализмом. Однако политическая практика западного мира определяется, прежде всего, либеральными представлениями населения. Сущностные различия между либерализмом и двумя другими упомянутыми субидеологиями определяются отношением к различным надперсональным ценностям — нации, партии, классу, государству, Церкви: либерализм считает человека высшей ценностью, которой нельзя жертвовать во имя какой-то надперсональной структуры. Не следует путать либерализм с анархизмом. Либерализм признаёт, например, необходимость государства, но смысл его рассматривает иначе, чем так называемые «державники», для которых государство есть средство решения геополитических задач страны; для либералов государство — гарант опирающихся на закон прав человека.

Отличие либерального общества от нелиберального не в том, что в первом человек абсолютно свободен, а во втором абсолютно несвободен, а в том, что в нелиберальных государствах человеку навязываются, как обязательные, некие высшие ценности, в то время как либеральные системы предоставляют человеку свободу выбора любой формы зависимости (от партии, нации, Церкви, науки, искусства и др.) при условии соблюдения законов государства и определённых этических норм, признанных большинством граждан.

Либеральное сознание современного западного человека развилось на основе христианства как религии свободы (libera — свободный): христианский либерал признаёт одну, так сказать, надперсональную структуру — Бога. В этом смысле весьма чётко высветилось либеральное сознание в ответе патриарха Тихона на вопрос большевистского прокурора: «Гражданин Белавин, считаете ли Вы для себя обязательным выполнять законы, существующие в государстве?». «Да, признаю, — ответил патриарх, — поскольку они не противоречат правилам благочестия».

Надежда на осуществление в России либерализма исчезающее мала, если под либерализмом понимать систему защиты прав и достоинства личности от государства и от сограждан, систему, гарантирующую каждому необходимый минимальный уровень благосостояния и возможности его поднимать, систему, в которой каждый гражданин способен думать не только о своём, но и об общем благе.

Россия сегодня — это демократическая, но не либеральная страна, и не стоит искать каких-то виновников такой ситуации. Виновен сам тип сознания, формировавшегося веками. В демократической, но не либеральной России граждане как боялись милиции больше, чем уголовников, так и боятся; как не доверяли объективности суда, так и не доверяют (в либеральной Германии, согласно опросам общественного мнения, наибольшим доверием из всех государственных и общественных учреждений пользуются полиция, суд и Церковь). Как дрожали родители за своих детей, призванных в армию демократической, но не либеральной России, так и будут дрожать. Всегда будет русский человек ожидать от большинства чиновников, что те будут больше заботиться об интересах государства, чем о жизнеустройстве граждан. Как подбирал президент демократической России высших чиновников, исходя, прежде всего из своих представлений о полезности их для государства и для себя лично как высшего представителя этого государства, а не для отдельных граждан, так и будет подбирать.

И дело не только в государственных мужах. Не может торжествовать либерализм в стране, жители которой питают огромную симпатию к людоеду Сталину (40% всего населения). (В Германии соотношение между поклонниками Гитлера и его решительными противниками иное: 3% и 90%, соответственно.)

Каков народ (демос), такова и его власть — демократия.

В начале XX века российский народ начал пусть и очень медленно, но тендировать к либерализму как форме власти и мышления. Этот процесс был сорван большевистской революцией с её лозунгом «Грабь награбленное!», с её насилиями над человеком, с её подменой звания человек утверждением примата класса, партии, позже — советской родины.

Переход от нынешней воровской демократии в России к либеральной — длительный исторический процесс. И пока россияне не отвергнут эту воровскую имитационную демократию и не заменят её демократией либеральной, Россия всегда будет плестись в хвосте современной цивилизации.

(Написано в 1989)