Николай Ефремович АНДРЕЕВ
«О судьбе Русского Исторического Архива в Праге»
Это единственное в своем роде учреждение, созданное первой русской эмиграцией, сначала называлось «Архив Русской Эмиграции и Архив Чехословакии». Он был создан 17 февраля 1923 года постановлением Комитета Земгора (Объединение Российских Земских и Городских Деятелей в Чехословацкой Республике). К руководству Архивом, который вскоре был переименован в «Русский Заграничный Исторический Архив в Праге», были привлечены специалисты-историки и представители различных русских общественных организаций. 31 марта 1928 года состоялось соглашение о передаче Архива Министерству иностранных дел Чехословакии, что обеспечивало бесперебойное финансирование Архива. В силу нового статута общее руководство, надзор и контроль по управлению Архивом принадлежал уполномоченному Министерства иностранных дел, которым весь период существования Архива был профессор Ян Славик, а руководство научно-архивной работой находилось в руках Совета Архива. Весь состав Совета был русским, и первым председателем до своей смерти в 1931 году был профессор Александр Кизеветтер — знаменитый ученик Василия Ключевского и один из самых блестящих историков в России начала века. И после его смерти Архив продолжал строго русскую научную традицию, собирая документы, воспоминания очевидцев, а также печатный материал всех видов — от книг до листовок. В результате Архив включил следующие секции:
- Зарубежные издания до 1917 года (почти полный комплект);
- Российские издания до 1917 года (с упором на политику);
- Российские издания 1917 года;
- Издания на территории Советской России с октября 1917 года;
- Издания в России на несоветской территории (после октября 1917 года);
- Эмигрантские издания после Октябрьской революции;
- Иностранные книги о России после революции;
- Издания на украинском языке;
- Издания на белорусском языке.
Количественно Архив непрерывно рос, во всех значительных центрах русской эмиграции появились его представители, которые скупили или приняли на хранение огромное количество материалов: например, архив В. Л. Бурцева, знаменитого разоблачителя провокатора Азефа и страстного антибольшевика; архив Н. В. Чайковского, в прошлом анархиста и затем главы белого правительства генерала Е. К. Миллера на севере России; архив Комитета Учредительного Собрания (в Уфе); архив Российского Красного Креста в Берлине; архив Земско-Городского Комитета в Берлине; материалы Особой Комиссии при Главнокомандующем Вооруженными Силами на юге России; архив русских военнопленных лагерей в Германии и т.д.
В течение 30-х годов количество документов неимоверно возросло, включив, например, в себя 50 ящиков, содержащих все бумаги штаба генерала А. И. Деникина за период гражданской войны (с запретом вскрытия на полвека). Среди этих материалов оказались стенографические отчеты Государственной Думы, Государственного Совета, Учредительного Собрания, Дальне-Восточного Народного Собрания, Кубанской Краевой Рады и т.п.
Из ежегодных отчетов Архива явствовало, что, несмотря на начавшуюся конкуренцию по сбору русских материалов американцами, собрания Архива уникальны. Наибольшую ценность из печатных материалов представляют собой газетные издания эпохи гражданской войны. Около шестисот названий отдельных антисоветских газет всех районов России за 1917—1921 годы хранилось в Архиве. Почти полностью была собрана вся эмигрантская печать, насчитывавшая тысячи названий. Надо подчеркнуть, что строго проводился принцип аполитичности при собирании материалов.
Несмотря на экономический кризис 30-х годов, чехословацкое правительство обеспечило Архив новым обширным помещением, в котором были приняты все меры предосторожности на случай пожара, и сохранило кадры, исчисляемые десятками сотрудников. Особенное значение для работы Архива имела первоначальная экспертиза вновь поступающих материалов. Среди экспертов Архива можно назвать профессора Антония Флоровского, преемника Кизеветтера, генерала Виктора Чернавина (генерала Генерального штаба и участника Добровольческой армии), доцента Александра Изюмова (специалиста по истории русских идейных движений), Сергей Постникова (крупный эсер и эксперт по периодике), Льва Магеровского (знатока русских эмигрантских изданий). Архив был открыт для ученых, и сотрудники Архива оказывали им щедрую помощь — богатство и разносторонность хранимых материалов делали ее тем более нужной.
После начала немецкой оккупации 15 марта 1939 Архив был закрыт для научной работы и некоторые из сотрудников, как, например, А. Ф. Изюмов, были интернированы.
Как только советские войска вошли в Прагу в ночь на 9-е мая 1945 года, одним из первых действий советской администрации был вывоз автомобильным транспортом всех собраний Архива. По-видимому, вывоз был начат уже 12-го мая. Прага находилась в полном хаосе после кровавого восстания, длившегося четыре дня. Едва ли могла бы быть нормальная формальная передача, поскольку еще не действовали чехословацкие учреждения, а русская эмиграция примерно с 13 мая начала подвергаться арестам, проводимым СМЕРШем. Однако ходил упорный слух, что Архив вывезли на 120 грузовиках.
Руководил этим «приемом» полковник специальных войск Аркадий Сидоров, профессор истории, исполнявший в то время обязанности главы Института истории Академии наук СССР.
Пятнадцать лет спустя на конференции славистов-историков в Упсале, в Швеции, я познакомился с Аркадием Лавровичем Сидоровым и мы в подробностях обсудили судьбу Архива. Сидоров подтвердил, что именно он «принял» Архив и перевез его в полной сохранности в Москву. По словам Сидорова, в этот момент он заведовал архивами НКВД. Я спросил его: «Когда же историки смогут работать в этом архиве, без которого исследование по новейшей русской истории часто невозможно?» Аркадий Лаврович, который, по-моему, был прямодушным резким человеком, ответил мне буквально следующее: «Очень нескоро и частично никогда». Это была эпоха Хрущева, и в духе тогдашней либерализации он мне пояснил, что, хотя весь Архив в полном порядке («в ажуре», по его выражению), мне едва ли удастся там что-либо изучать: «Вы заражены буржуазным объективизмом. Вы, кажется, не понимаете, что нас интересуют, как бы сказать, «положительные факторы» в исторических событиях, то есть те факторы, которые привели к нашей победе. Плюралистические объяснения истории нам чужды. Мы не знаем, когда и в какой мере материалы вашего Архива будут нам полезны, но я могу уверить вас, что советская наука не стремится к «полным картинам» того или другого отрезка русского прошлого».
Попутно мы много говорили о только что отредактированных Сидоровым трех томах мемуаров графа Сергея Витте, и в связи с этим я сказал ему, что у меня хранится машинопись воспоминаний сенатора Алексея Бельгарда, бывшего Эстлянского губернатора, а после 1905 года начальника отдела печати, заменившего цензурное ведомство. Сидоров очень заинтересовался и сказал: «Мы хорошо заплатим». Я ответил: «Если вы обещаете публикацию мемуаров, я попробую уговорить наследников». Сидоров сказал: «О, нет! Никакой гарантии мы дать не можем, а, судя по вашему рассказу, Бельгард явно тоже относится к «объективистам». Но мы охотно его купим». Я понял, что такой «покупкой» воспоминания Бельгарда были бы выведены из строя, «замаринованы» от возможности опубликования.
Эти разговоры с Аркадием Сидоровым как бы иллюстрировали то отношение, с которым советские историки принуждены были отнестись к попавшему к ним в плен Русскому Заграничному Историческому Архиву.
Кембриджский Университет, Великобритания
Февраль 1982.